Кто, если не ты?

Новая, невероятная мысль замерцала вдруг в мозгу Клима, даже не мысль еще, а нечто вроде неясного сострадания шевельнулось в нем, в самой глубине, под камнем гнетущей ненависти к Шутову...

Но смех оборвался так же неожиданно, как и возник.

— Веселый ты человек,—сказал Шутов, распрямляясь, и Клим увидел даже в сумраке, как заблестели у него глаза. —Веселый ты человек, Бугров...

Он вразвалочку подошел к Климу и, оглянувшись на свою банду, задержался, улыбаясь, на Мишке и Игоре, а потом потянулся к Климу, снова обдав его запахом водки,— потянулся с таким видом, словно хотел по секрету шепнуть что-то ему на ухо, и крикнул, во всю силу легких:

— А вы как с Чернышевой!.. Все вместе, или в порядке очереди?..

Прошло секунды три, прежде чем Клим опомнился. Да, не умел он драться. Шутов только слегка откинулся всем корпусом назад — и Клим неуклюже болтнул рукой в пустом пространстве.

— Неплохо для начала! — с каким-то радостным азартом рассмеялся Шутов.

Он быстро присел на корточки и, коротко всхрапнув, ударил Клима теменем в живот.

Перед глазами плеснуло пронзительно-яркое пламя — и погасло. Клим очнулся уже на снегу, скрюченный тупой, охватившей все тело болью. Шутов сидел у него на груди с широкой, неподвижной, будто приклееной улыбкой, методично размахивался и хлестал его по щекам.

Рядом барахтался Мишка; он перекатывался с кем-то в обнимку. Краем глаза Клим заметил Игоря— тому на секунду удалось вынырнуть из месива кишащих, извивающихся тел. Они еще сражались, а он лежал, раздавленный, прижатый к земле стыдом и болью.

Он собрал все силы и попытался скинуть с себя Шутова, но его кто-то крепко держал за ноги, а Шутов только еще тяжелее насел на него задом.

— Ну, как, головастик, веришь в человека? — сказал Шутов, на миг задержав занесенную над его головой руку.

— Верю! — прохрипел Клим, в бессильной ярости царапая пальцами плотно утрамбованный снег.

— Ну-ка...—сказал Шутов и наотмашь ударил его по лицу.

— А с подлецами воевать будешь?..— расслышал он, когда снова опомнился.

— Буду! — выкрикнул он, едва расцепив разбухшие деревянные губы.

Он увидел, как метнулась вверх рука Шутова, но прежде, чем она успела обрушить на него новый удар, Клим, спеша и боясь, что не успеет, сгреб языком всю соленую, горькую слюну, которая наполняла рот, и вытолкнул Шутову прямо в его улыбающееся, торжествующее лицо.

31

И потом, когда все уже кончилось и в отдалении замерли хруст шагов и гнусная победная брань, он еще лежал посредине разворошенного сугроба, и ему сквозь густое сито ветвей насмешливо подмаргивали голубоватые звезды.

Куранты старинного кремля, вдоль стен которого тянулся городской сад, не спеша пробили три четверти одиннадцатого.

Вчера в это время его взметнул вверх, на самый гребень, гордый шквал славы; и Шутов, уничтоженный, поверженный, уходил из школьного зала, и от него шарахались, как от покрытого паршой пса.

Вчера...

Клим застонал от бессильной злости, приподнял голову—ледяные струйки просочились за шиворот и растеклись по спине.

Нет, самое страшное было — не боль, и даже не позор, — самое страшное заключалось в том, что со вчерашнего вечера он чувствовал себя налитым властной, повелительной, всесокрушающей силой,— и все-таки Шутов сидел у него на груди и хлестал его по лицу. Самое страшное заключалось в том, что за ним, Климом, была огромная, непобедимая правда,— и все-таки Шутов подмял ее, эту правду, своим задом и безнаказанно и нагло выстегал ее по щекам...

— Ты живой? — долетел до него голос Игоря.

— Живой,— ответил он, с трудом разжимая челюсти.

Ему хотелось умереть.

И самым терзающим, пожалуй, было воспоминание о том, как в какое-то мгновение, пораженный захлебнувшимся, похожим на всхлипы смехом Шутова, он посмел ощутить к нему нечто вроде сострадания — к нему!.. Нет, мало, мало тебе еще досталось, Клим Бугров, дряблый хлюпик, слюнтяй, жалкий головастик!..

Он привстал, осторожно, как будто боясь, чтобы не рассыпаться; но руки, ноги, голова — все оказалось на месте, только в животе — ноющая, тошнотная боль.

Мишка, хромая, расшвыривал сапогом снег; он искал шапку. Турбинин сидел, опершись плечом о столбик газетной витрины. Игорь прижимал к уху ладонь и внимательно разглядывал ее, поднося к глазам.

— Здорово тебя?—сказал Клим, опускаясь рядом.

— Пустяки. Особенно если учесть, что мы с Гольцмаиом были свидетелями исторической дискуссии...

С мочки уха у него капало — на воротник, на пальто, с которого кое-где клочьями свисала вата.

— Ты снег приложи,— посоветовал Клим,

Он и сам набрал полную горсть и уткнулся в нее носом и губами.

— Вот обормоты,— сказал Мишка.— Чего вы уселись? Я шапку никак не найду, потому что и очки потерял.

Он ползал на коленях, просеивая снег через пальцы.

— Пустяки,— отозвался Игорь.— Изучай азбуку для слепых — есть такая азбука, я забыл, как называется. Но вообще порядочные люди очки перед дракой прячут в карман.

— Я спрятал,— грустно огрызнулся Мишка,— что я, виноват, что они выпали?..