Кто, если не ты?

...И вдруг что-то взорвалось, вспыхнуло у него внутри, и в этой мгновенной вспышке совершенно четко представилось: лица, лица, лица озаренных смехом людей, и смех — веселый, разящий, беспощадный,— и Шутов, раздавленный, расстрелянный этим смехом...

Он окаменел на секунду, как бы пытаясь удержать в себе внезапно мелькнувшее видение — потом сорвался со скамейки, уронил Майин платочек, поднял, схватил ее за руку, расхохотался прямо в ее изумленные, расширенные глаза:

— Сорок бочек арестантов! Сорок бочек подлецов! Сорок бочек идиотов! — завопил он, не в силах отыскать более осмысленные слова, чтобы передать нахлынувший на него восторг.— Слышите, Майя, мы были глупы, как сорок бочек идиотов! То есть не вы, а мы, то есть я сам! Вы мне подсказали одну штуку!.. Не понимаете? Поймете! Вы поймите только одно: смех для любой пошлости страшнее пули!..

Майя смеялась. Она не отнимала рук. Она ничего не понимала. Она смотрела на него с участливым сочувствием. Он вскочил на скамейку и неистово заорал:

— Ко мне, сорок тысяч дьяволов!..

Вовсе не надо было ему так орать. Шапка наконец отыскалась, Игорь, Кира и Мишка находились от них не дальше десяти шагов. Но пока они бежали,

Клим от нетерпения выплясывал на скамейке какой-то невероятный танец.

— Внимание,— сказал он. — Я — гений. Не верите? Слушайте. Мы напишем колоссальную комедию. Мы сделаем ее главным героем Шутова. Мы заставим его скрежетать зубами. Вы поняли?.. Тогда кричите «ура», черт меня побери!

Мишка опомнился первым.

— Ура,— сказал он.— Я всегда говорил, что ты гений.

— Да здравствует Гольцман,— сказал Игорь,— Но это действительно мысль. Спустись со своего пьедестала, чтобы я мог пожать твою руку.

— Мы напишем комедию вместе! И вместе поставим! Согласен?..

Клим в бурном порыве радости ткнул Игоря в бок.

— Осторожно,—сказал Игорь.— Сегодня меня уже били.

— И великолепно! Сегодня кончился твой нейтралитет, старый скептик!.. А вы, что вы скажете? Вы против?..

— Я — за! — воскликнула Майя.— Конечно же, за! Это будет просто... просто здорово!

Но Кира молчала. Она вычерчивала перед собой носком туфли по снегу дугообразные линии и как будто не слышала вопроса. Прядь волос, выбившись из-под берета, падала ей на лоб, скрывая выражение опущенного вниз лица. Клим уже хотел повторить, когда Кира отозвалась:

— Мне кажется, все это слишком грязно, чтобы писать об этом...

— Грязно?.. Если Маяковский называл себя ассенизатором революции, так нам и подавно нечего бояться испачкать пальчики...

— Я знаю, почему она так говорит! — пылко, но словно желая оправдать подругу, заговорила Майя.— Ты думаешь, Кирка, это касается тебя, только тебя?.. Неправда! Это всех касается! Шутов не один, он собрал вокруг себя целую банду. У них откуда-то деньги, водка, они плюют на все и на всех, и хуже всего то, что он — герой, к нему тянутся другие!

— Верно,—сказал Клим.— Дело не только в Шутове...

На Киру набросились со всех сторон.

— Не знаю,— сказала она.— Мне кажется, вам придется задеть тогда слишком многих... Слишком многое и слишком многих...

— Кого же именно?

Кира помолчала, прочертила новую дугу, ответила уклончиво:

— Вы сами увидите, если доберетесь до самого главного.

Клим не стал допытываться, на что она намекала.

— Тем лучше! — воскликнул он.— Мы никого не боимся! Меня интересует в принципе ваше мнение: писать или не писать?

Ему почудилось — она подавила улыбку:

— А какое значение имеет для вас мое мнение?

— Если спрашиваю, значит, имеет...— он спохватился и поправился: — Нас тут всего пятеро, важно каждое мнение...

Теперь все смотрели на Киру, ожидая, что она скажет, и Клим подумал: слишком уж она ломается, как будто ему, в конце-то концов, не безразлично, одобрит она или не одобрит их замысел.

— Что ж, попробуйте... Я — как и все... Только... Только все это не так просто, как вы считаете...

Они двинулись по аллее к выходу из сада. Он шел рядом с Кирой, иногда осмеливаясь искоса взглянуть в ее сторону. Вблизи фонарей ее профиль казался обведенным тонким золотистым ободком. Он не обращал внимания на болтовню Мишки и Майи, на остроты Игоря — его неожиданно потрясла мысль: вдруг она— не она, вдруг Кира — вовсе не та девушка, чью душу он, как слепой, знал только на ощупь?

Уже, перед самыми воротами он сказал:

— Знаете, есть такие стихи:

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец...

— Да, знаю,— сказала она, удивленно повернув к нему голову..— Это Тютчев. А почему вы спрашиваете?

Теряясь и наглея от собственной лжи, он сказал:

— Так, случайно вспомнилось. Я забыл, как дальше?..

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,

Тот вырвал из рук их победный венец...

— подсказала она. Лицо ее немного потеплело. Он испугался: что, если она догадалась и спросит, откуда он взял эти стихи?.. Второй раз он не мог бы солгать!..

Но она спросила только:

— А вам они нравятся?

— Да,— ответил он, радостно и благодарно глядя в ее пристальные, странно заблестевшие глаза.— Да! Очень!