Кто и как изобрел Страну Израиля

К счастью, в последние годы и среди сионистских исследователей Библии, и среди израильских археологов стали усиливаться сомнения в том, что касается истинности ветхозаветного нарратива. Поскольку археологические и иные данные указывают все яснее и однозначнее, что исход евреев из Египта — литературный вымысел, равно как и что Ханаан никоим образом не был, как утверждает Библия, завоеван[169] в ходе быстрой военной кампании, резонно (и справедливо) предположить, что кошмарные рассказы о массовых убийствах также являются чистейшей выдумкой. Судя по всему, местное ханаанское население прошло долгий и многоступенчатый исторический процесс, включавший переход от кочевой жизни к оседлому земледелию, и превратилось в пеструю смесь ханаанейцев и древних евреев; это автохтонное население и создало впоследствии два государства — большой Израиль и маленькую Иудею[170].

В нынешних научных кругах становится общепринятой теория, утверждающая, что истории о завоевании Ханаана были сочинены в конце VIII, самое позднее — в VII веке, в ходе правления царя Йошии, по-видимому[171] монопольно сосредоточившего исполнение религиозного культа в Иерусалиме; именно тогда в местном «храме» якобы «нашелся» свиток Торы. По мнению различных исследователей, придерживающихся этой теории, главной целью историко-теологического сочинительства было распространение веры в единого Бога как среди жителей Иудеи, так и среди беженцев из Израиля, прибывших в Южное царство после гибели Северного. Борьба царей-монотеистов с идолопоклонством была трудной и требовала использования всех доступных пропагандистских инструментов. Отсюда и мрачная, неразборчивая в средствах агитация, направленная против повсеместного язычества и неразрывно связанного с ним морального разложения[172].

Эта теория, в свое время, несомненно, свежая и увлекательная, представляется, однако, крайне неубедительной. Разумеется, она избавляет нас, по крайней мере частично, от литературного кошмара, связанного с древним, невероятно жестоким геноцидом, однако в ней по-прежнему нет внятного ответа на кардинальный вопрос: почему библейский нарратив представляет первых монотеистов эмигрантами, завоевателями, людьми, совершенно чуждыми стране, в которую они прибыли? Кроме того, эта схема не объясняет, откуда взялась идея зверского истребления местных жителей, редкая даже для древнейшей литературы. Верно, что люди Древнего мира были очень жестоки — об этом свидетельствует немало источников. Мы читаем о массовых убийствах в ассирийских текстах, в «Илиаде» Гомера; любой студент, изучавший историю, знает, как поступили римляне с жителями побежденного Карфагена. Убийства довольно часто попадали в исторические документы, однако, насколько мне известно, ни один совершавший их коллектив не превозносил свои действия и не хвастал ими, равно как и не оправдывал морально-теологическими мотивами полное уничтожение населения страны, которую намеревался присвоить.

Затем, весьма маловероятно, что основа историографической части Ветхого Завета создана до гибели Иудейского царства в начале VI века до н. э. Во-первых, до его исчезновения невозможно было говорить о нем как большой и величественной державе, столица которой украшена огромными дворцами и роскошными храмами, — ведь археологические данные ясно показывают, что реальный Иерусалим железного века[173] был крупной деревней, постепенно выросшей в небольшой городок. Во-вторых, рассказ о постоянной покорности династических царей Иудеи абсолютному суверенитету бога и, что еще более невероятно, гневным и назидательным пророкам, представлявшим Бога на земле, заведомо не мог быть сочинен придворными писцами или храмовыми жрецами, не располагавшими интеллектуальной автономией. В-третьих, никакая суверенная монархия, даже самая маленькая, не смирилась бы с метаконцепцией, утверждающей, что ее правящая династия возникла исключительно по воле народа, причем почти все принадлежавшие к ней цари постоянно грешили. В-четвертых, весьма неправдоподобно, что монотеистическая революция, требовавшая введения многих важных и дерзких идей и концепций, вызрела и совершилась в крошечном государстве, прозябавшем в сонном аграрном регионе и нисколько не напоминавшем громадные и бурные культурные центры Ближнего Востока.