- Во! – встревает один из бугаёвских бичей. – И у меня так: нажрусь до зелёных чёртиков, а всё мало. – Он, наслаждаясь, медленно высосал мизерную порцию, долго вытряхивал в рот последние капли, с удовольствием облизал повлажневшие губы и заварил в несполоснутой кружке крепчайший чифирь. – Как-то, - продолжает, - до того осточертели гады, что стал их ловить, чтобы придушить поодиночке. Где там, выскальзывают, вдруг из маленьких превратились в больших, ходят по тёмным улицам как ни в чём не бывало, шатаются из стороны в сторону. Сейчас, думаю, я хоть одного заделаю. Встал за угол дома, жду. Как только он вырулил из-за угла, хвать за глотку, а он, подлюга, не предупреждая, хрясь чем-то по башке – искры из глаз посыпались и сознание отключилось. – Борец с нечистой силой взял настоявшийся, укрепляющий нервную систему напиток, отхлебнул, выплюнул попавшие чаинки. Остальные тоже принялись за крепкий чай, и я – на него у меня аллергии нет. – Да, - продолжает добровольный трепач. – Очнулся в вытрезвиловке. Оглядываюсь, лёжа на спине, какая-то необычная, не наша – нашу я до последнего ржавого пятна на грязном потолке изучил. А тут – чисто, стены выкрашены в чертячий цвет, под высоким потолком матовые лампы еле светят, лежаки цементные, накрытые тоненькой клеёнкой, никто не блажит, не орёт, не матерится, и все лежат голые – и мужики, и бабы, с неприкрытой срамотой. Холодрыга – ужасная! Перевернулся набок, поджал колени к животу, да разве собственным растраченным теплом согреешься? Башка болит, раскалывается, аж дёргает. Пощупал – здоровенный шишак и кровавая короста сверху. Ничего себе, матерюсь, огрел, чертяка! Кое-как поднялся на ноги, голые ступни на цементном полу скрючились, ищу, чем бы накрыться – ничего нет, всю одёжку, чтобы больные не удрали, спрятали в каптёрку. Какие-то новые методы выздоровления на нас испытывают. Остальные лежат себе на спинах, синие, а не мёрзнут. Ткнул в бок одного, другого – холодные как лёд и не шевелятся. Вот нажрались! Подошёл к столу, где стояли какие-то банки с какой-то жидкостью, может, думаю, опохмелка какая. Нюхнул из одной и чуть опять не отключился, а во второй – знакомый запашок, приятный. Палец обмакнул, лизнул – точно, он, родимый. Перекрестился на всякий случай, глотнул взасос, тепло потекло по нутру – кайф! В ёмкости не меньше литра, корешам тоже можно уделить. Но сначала, конечно, сам согрелся как следует, а когда и стены, и потолок, и кореша нормально поплыли в глазах и стало очень тепло, принялся вливать в глотки лежащим, чтобы и они, болящие, согрелись и оклемались, а то одному скучно: не поболтать, не чокнуться, не обняться. Всем досталось, и мне осталось, допил остатки и снова залёг на лежанку, пусть теперь вытрезвляют. – Рассказчик долил в чифирь кипятку и отставил настаиваться по второму разу. – Очнулся во второй раз, смотрю, врач у стола проверяет банки, тоже, наверное, опохмелиться хочет, а нечем. Взял нож, ещё какую-то блестящую штуковину, подошёл к ближнему голышу и всадил прямо в брюхо. Я со страха как ойкну, он поднял голову, успокаивает меня: «Погоди чуток, этого вскрою и за тебя возьмусь». У меня опять из башки через глаза искры посыпались. «За-а-чем?» - заикаюсь от страха, и хмель без опохмелки пеленой сползает. «Как зачем?» - удивляется, глядя исподлобья. – «Надо же узнать, отчего ты сдох!» «А чё», - оторопел я, - «я сдох?». «Посмотри», - советует, - «на себя, сам поймёшь». Посмотрел – вполне приличный вид, как у всех в бане. «Может, от гриппа?» - подсказываю, резаться-то и сдохлому не хочется. «Выясним», - обещает и уходит в какую-то каморку. А я как спрыгнул с лежанки, как рванул в дверь на улицу, захочешь – не догонишь. День яркий, народ ходит, а я зажал ладонью муди и чешу что есть силы к себе на хату. Бабы смеются, и не всякая отворачивается, мужики гогочут, кричат вслед: «Что, муж застукал?». - Парни мои смеются, представляя кросс голышом. – Вот до чего доводит, - досказывает гриппозник, - эта самая… как ты назвал, начальник?
- Аллергия, - подсказываю.
- Во-во, она самая. – Ещё немного посмеялись, пообсудили историю тяжёлой болезни и разошлись.