— А вы не пытались узнать, кто стрелял там, у телебашни, почему были жертвы? — старался вывести его на откровенный разговор журналист «Известий».
— Нам в республике запрещено было предпринимать какие-либо следственные действия — вести допросы и так далее. Только сбор оперативных данных. Мы помогали потом союзной прокуратуре, когда они приехали в Литву: им же пуль не показали, не дали осмотреть трупы, а это — главное. Ну, мы подобрали свидетельскую базу, нашли записи переговоров экипажей боевой техники, кое-какие видеоматериалы. Все отдали. Окончательные выводы — уже дело следствия».
Зато отвечать Цаплина за то, в чем он не участвовал, заставили по полной программе, не считаясь, какой он комитетчик — рядовой или ведущий.
«Из Вильнюса Станислав Цаплин приехал в Москву ждать решения своей судьбы. Новое руководство КГБ пока с ним не определилось: оно проводит внутреннее расследование, пытаясь разобраться в причастности сотрудников комитета к январским событиям в Вильнюсе. Кроме этого, Станислав Цаплин будет допрошен следователями литовской прокуратуры, находящимися сейчас в Москве», — «обрадует» читателей напоследок журналист.
…Непонятное это было время. То в огонь страну кидало, то в прорубь: то человек чувствовал себя королем, потому что вывез секретные документы и сберег людей, то раздавленной пешкой — когда представал перед фактом, что на собственной родине его будет допрашивать идейный враг. А разрешение на допрос даст не кто иной, как новый начальник, председатель КГБ СССР Вадим Бакатин…
Что ждало Цаплина по возвращении в Москву? Жизнь в двухкомнатной квартире вместе с семьей младшей дочери. Попросить отдельную жилплощадь он долгое время стеснялся. Приходили друзья, говорили: боже мой, неужели здесь проживает генерал? Да у нас лейтенанты не живут в таких квартирах…
С утра до вечера Цаплин обзванивал всех своих знакомых и просил принять на работу выходцев из Литвы. Счета за междугородние переговоры приходили баснословные. Однажды сообщил семье, что ему надо срочно скрыться, и друзья его устроили на конспиративную квартиру, где он и прятался. Чувствовал, что за ним идет охота? «Литовские друзья ему сказали, что его хотят вывезти в Литву и там судить. Мама рассказывала, что в нашем подъезде на папу была организована засада. И он несколько недель не приходил домой и не звонил», — вспоминают дочери.
Ни квартиры, ни славы, ни пенсии — только бег по расшатанным досочкам старого моста, который связывал прошлую жизнь с нынешней. А потом вдруг этот бег на середине пути оборвался…
3 января 1995 года генерал-майор Цаплин был найден мертвым. Он лежал на льду Москвы-реки, на самой ее середине, у полыньи. По официальной версии — скончался от сердечной недостаточности. По неофициальной — был убит.
Все вздрогнули, но по-разному. В Вильнюсе кое-кто вздохнул с облегчением. Не исключено, что с облегчением перекрестились и в Москве, — знал Станислав Александрович много. Реально много — для того, чтобы прочертить биссектрисы от контрабанды оружия до наркотиков, от Москвы до Вильнюса, от Литвы до Чечни.
«Его смерть для меня была шоком. Я уже сидел в тюрьме, когда мне литовцы подкинули газету, и охранник с издевкой сказал — смотри, вашего Цаплина долбанули сами же ваши русские», — годы спустя рассказывал политзаключенный Александр Смоткин.
В Москве, наоборот, подозревали литовский след. Были ли для этого основания?
«Я был бы рад, если бы это были литовские спецслужбы. Было бы чем гордиться. Но я не знаю, кто в Литве был бы — способен на такие блестящие подвиги…» — цинично прокомментировал смерть Цаплина серый литовский кардинал Аудрюс Буткявичюс.
Зачем Цаплин вообще согласился поехать в Литву перед самым началом «поющей» революции? Семье объяснил так: «Я согласился на самую трудную республику, передо мной два или три человека отказались туда ехать, а я согласился». Старшая дочь, Рита, приехала на день рождения матери в декабре, когда до январских событий оставались считанные недели, он с грустью ей рассказывал: «Сожгли чучело советского солдата в форме. Идет ужасная антисоветская пропаганда по телевидению. Атмосфера сгущается. Что-то будет»…
— В начале лета 1991-го он зашел ко мне в гости, — вспоминает бывший редактор газеты «Советская Литва» Станислава Юонене. — Я такого отчаяния на его лице никогда не видела. Он только что вернулся с совещания в КГБ, в Москве, где делал доклад о процессах, которые идут в Литве. И никто, никто на это — даже Крючков — не обратил внимания! Такого безразличия ко всему тому, что он рассказывал, Станислав Александрович не ожидал. Он был в такой растерянности…
Кроме Буткявичюса, не нашлось среди моих собеседников ни одного человека, который сказал бы о Цаплине хоть что-то плохое. Всем запомнилось одно — как он страдал от того, что не может остановить колесо, которое уже вовсю катилось с горы, сметая на своем пути целую страну.