Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

от мужчины силы и уверенности, западаю я все-таки

на других. Мне всегда нравился Джереми Айронс с его

печальными собачьими глазами, с его ролями стра-

дальцев (ты его называл “виктимным типом”, но последние лет десять он специализируется на

голливудских злодеях). А в Сереже меня трогало, что он не догадывается о своей замечательной красоте

или — по крайней мере — ее стесняется.

Я Дыховичного, впрочем, тоже никак не заинтере-

совала. К концу интервью к нему пришла юная рыжая

длинноногая красавица с коробкой мини-пирожных.

Разговор сошел на нет, мы допили чай и на том рас-

стались. Он интересовался у Любы, когда же будет

напечатана его беседа с Кариной Добротворской. Люба

отбалтывалась. Через несколько месяцев в каком-то

журнале я прочла интервью Дыховичного, в котором

он пересказал эту историю. Вот пришла молодая

симпатичная критикесса, но, увидев его девушку, поте-

ряла всякий интерес и скисла. Что ж, наши с Любой

намерения, в которых мы сами не до конца отдавали

себе отчет, он угадал по-режиссерски точно, ничего

не скажешь. Хотя, честно говоря, скисла я задолго

до того, как увидела девушку с пирожными.

Я рассказала тебе и про рыжую модель, и про

дизайнерскую барную стойку. Но зачем я к нему

пошла, ты так и не узнал, хотя вполне возможно, ты

догадывался. Допускаю, что ты уже о многих вещах

догадывался.

На этом московском фестивале я познакомилась

с Лешей Тархановым.

75.

4

271

ноября 2013

Почему? Почему мне нужен был кто-то еще? Чего мне

не хватало? Ведь ты знал, что я тебя всё еще люблю.

И отношения у нас были совершенно живые, и жела-

ние не пропало, хотя было не таким страстным. И нам

по-прежнему было интересно вместе — всегда.

Я с тобой много смеялась, а ведь смех — лучшее

топливо для счастливого брака.

Тогда — почему?

Было много причин.

Я отдалилась от тебя внутренне, у меня появились

собственные интересы.

Я была разочарована, расстроена тем, что ты так

и не снял своего кино, так и не сделал ничего, достой-

ного твоего дара. Мне казалось, что ты недостаточно

честолюбив, что ты слишком боишься совершить

ошибку. Я ждала от тебя большего. И не понимала, что

значат твои отчаянные слова, которые продолжают

меня жалить:

— Мне не нужна твоя правда, мне нужна

твоя вера!

Мой Сережа недавно сказал то же самое — почти

теми же словами. Никому не нужна правда? Всем

нужна вера? Потому что вера и есть любовь?

Я не выносила твоих маргинальных друзей, твои

маргинальные пристрастия, твои увлечения марги-

нальными людьми, которых ты додумывал (как я умею

додумывать своих возлюбленных). Мне казалось, что

всё должно быть крепким, устойчивым — буржуазным.

Мир вокруг такой быстрый, такой изменчивый, в нем

столько возможностей. А мы стоим на месте.

Я тосковала по новым чувствам. Я не могла пове-

272

рить, что больше не будет дрожащих рук, стучащего

сердца, сумасшедших поцелуев. Семейный покой я про

себя называла рутиной. Мысль о том, что рутина и сча-

стье могут состоять в родстве, была для меня почти

кощунственной. И я начала вертеть головой по сторо-

нам. А когда смотришь в сторону, со стороны кто-то

появляется. Так я влюбилась в Сережу — я просто была

к этому готова.

И наконец, я боялась. Иванчик, я боялась, что ты

в любой момент рухнешь в пропасть и утянешь меня

за собой. Я эту опасность чувствовала кожей. Летом

1995 года тебя не было с нами на Московском кино-

фестивале, ты был в Нью-Йорке, с Брашинским.

Поехал ты в гости, читал лекции, делал какую-то

исследовательскую работу? Из памяти это исчезло.

Помню только, что тебя не было, перезванивались мы

не часто, говорили коротко. Наверное, я сказала тебе

по телефону, что познакомилась с Тархановым —

в гостях у Плаховых.

— И как тебе Лешечка? — спросил ты.

— Очень странный, слегка отмороженный, —

сказала я.

— А мне Лешечка нравится, он неприятный!

Слово “неприятный” было в твоих устах скорее

комплиментом, ты любил “неприятных” людей,

не вмещающихся в обыденные рамки. В случае с Лешей

ты имел в виду его легкий снобизм, холодную

сдержанность, неизменную иронию, “высокую культуру

отказа”, глубоко утрамбованные чувства, вернее —

внешнее их отсутствие. Он молчал, явно скучал, в разговоре почти не участвовал, слегка раздражался

на Любу, но был безукоризненно вежлив и ровен.

Напоминал умную сонную сову — пиджак, очки, 273

длинный нос, тонкие губы. Довольно высокий, чуть

грузный, неспортивный.

Никакого взаимного интереса в тот вечер у нас

не возникло. Поэтому я об этой встрече тебе спокойно

рассказала.

Я вернулась в Питер. Уже шел август — мы с Мур-

зенко отправились в Пулково встречать тебя из Нью-

Йорка. Помню, как мы увидели тебя, проходящего

таможенный контроль. Ты был в голубой джинсовой

куртке. Увидел меня, как-то натужно и грустно улыб-

нулся. Я ужаснулась. Лицо у тебя было чужое, серое, изможденное, почти некрасивое. Глаза — потухшие, волосы грязные. На скуле и у рта — какие-то красные

фурункулы. Что это, откуда? Ничего подобного рань-

ше с тобой не случалось. Впервые ты не показался мне

красивым. Напротив, мне стало почти стыдно, когда

ты вышел и обнял меня:

— Видишь, Иванчик, какая у меня страшная рожа.

— Вижу. А что с тобой?

— Не знаю, гадость какая-то выскочила на лице.