Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

черное котеговское пальто до пят и заклеенный кон-

верт с надписью “Карине”. Сердясь на то, что ты не

передал шубу, я вскрыла конверт. Достала лист бумаги.

На нем была нарисована слеза. Ни слова, ни привета, ни обращения, ни подписи. Одна слезинка. Я тупо

смотрела на бумагу, на твою последнюю попытку меня

вернуть. Но твоя слеза меня не тронула — ответной

слезы я не пролила. Вскоре Леша увез меня в декабрь-

ский Париж, потом в новогодний Рим — отвлекать

и развлекать. Но я-то знала, что мне надо работать —

не могла представить себя в зависимом положении.

Твердо решила, что в “Коммерсант” не пойду, и даже

писать туда перестала — ситуация и без того была

двусмысленной. В январе я начала работать в киножур-

нале Premiиre, который выпускал на русский рынок

издательский дом Hachette Filipacchi. Через неделю

после выхода на работу я узнала, что беременна.

Зимой я говорила с тобой по телефону — мне

нужны были какие-то документы. Я позвонила на

улицу Правды, трубку сняла девушка, нежным голосом

позвала тебя к телефону. Ты говорил сухо, жестко. Да, всё найду. Да, всё передам. А потом вдруг сказал тихо

и очень интимно:

— Иванчик, если ты хочешь вернуться, ты возвра-

щайся, ладно? Ничего себе не выдумывай, я тебя жду.

Ты ведь ко мне вернешься, правда?

— Иван, я беременна.

На это ты ничего не смог сказать. Здесь ты был

бессилен. Думаю, в тот момент ты впервые осознал, что я ушла насовсем. Ребенок означал конец прошлого.

Мое будущее, мою новую жизнь.

87.

24

313

ноября 2013

Ты, наверное, так и не узнал, какой мучительной была

моя беременность. Жуткий токсикоз длился не три

месяца, как это обычно бывает, а семь — как будто всё

во мне сопротивлялось этой новой жизни. Как будто

со мной происходило что-то противоестественное. Как

будто я была героиней “Ребенка Розмари”. Меня

рвало — апельсиновым соком, который Леша каждое

утро заботливо для меня выжимал. Рвало утром, рвало

днем, рвало вечером.

Учитывая тревожный анамнез, врач прописал мне

гормоны, которые я исправно пила. Постоянная тош-

нота как-то заслонила боль от разрыва с тобой, пому-

тила рассудок. Я ушла от тебя, разорвав нашу связь

по-живому. Рваная рана болела и кровоточила. Но

отравление организма помогло мне с этим справиться, токсикоз вогнал в полулетаргическое состояние.

Я была слишком измучена, чтобы разбираться, отчего

же мне так тошно.

Я что-то слышала про тебя — от Любки, от Пла-

ховых, от Гершензона, от Москвиной. Я знала, что

у тебя есть девушка, Инна, твоя студентка, совсем юная, похожая на кранаховского ангела. Та самая, которая

брала телефонную трубку. И чью помаду я видела

на своей чайной кружке. Москвина недавно вспомнила, как ты говорил:

— У меня была Катерина, потом Карина, потом

Инна. Иду на уменьшение.

Как ни странно, присутствие в твоей жизни

девушки я восприняла с облегчением, это снимало

с меня часть вины. Я радовалась, что с ее помощью тебе

легче сохранять гордость и достоинство. Тебя любят, 314

о тебе заботятся, тобой восхищаются. И к тому же

наверняка кто-то гуляет с Боней и наливает молоко

Груше.

За этот год мы с тобой говорили раза два-три, не

больше. Поздней весной или ранним летом я позвони-

ла и попросила развода. Ты еще раз спросил:

— Ты окончательно решила? Всё кончено?

Меня поразил твой вопрос: я ведь должна была

скоро родить — и ты это знал. Неужели ты думал, что

я всё еще могу вернуться? Что ты будешь растить

чужого ребенка? Брашинский говорил мне, что при-

мерно в это время ты сказал ему:

— Моя девчонка ко мне больше не вернется.

Почти те же слова недавно повторила Рената Лит-

винова, которая в конце девяностых была замужем за

Александром Антиповым, продюсером твоего “Упыря”.

За несколько дней до смерти ты якобы спросил:

— А кто мне вернет мою Карину?

Пересказывая это, Рената глубоко вздохнула: “Вы

женщина роковая, Карина”. В ее исполнении это про-

звучало почти смешно. Недаром ты сразу сказал, впер-

вые увидев ее в “Увлеченьях” Муратовой, что никакая

она не дива, а блестящая комическая актриса.

Вскоре я приехала в Питер, мы встретились на

Суворовском — надо было подать заявление на развод.

Леша приехал со мной, но в здание суда заходить не

стал, ждал в кафе на углу. Ты шел мне навстречу —

своей пружинистой мальчишеской походкой, как тогда

через дорогу на Фонтанке, когда я впервые тебя увидела.

Издалека ты казался совсем подростком. А когда

приблизился, я увидела, как ты изменился: серо-

коричневое лицо, красные воспаленные глаза, сухие

губы с каким-то злым изломом, почти бритая голова.

315

Ты скользнул взглядом по моему животу, обтянутому

черным широким котеговским платьем. Принужденно

усмехнулся:

— Господи, ну ты даешь!

Сидя в очереди, мы пытались о чем-то говорить, но ничего не получалось — уж очень было нервно, внутри меня всю трясло. Когда дело было сделано —

заявление подано, — ты спросил:

— Хочешь, пойдем выпьем кофе? Посидим где-

нибудь?

— Не могу, — ответила я. — Меня Леша ждет.

— А, ну да, конечно. Тогда пока.

Ты развернулся и пошел прочь. Люба рассказала, что в этот день ты сорвался по-крупному, отчаянно —

мистер Хайд бился головой об стену. Я знаю, что так

оно и было.