Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Beatles через bluetooth в моем айфоне (всё это для тебя

какая-то абракадабра).

She thinks of him and so she dresses in black,And though he’ll never come back,

She is dressed in black.

Сережа отбирает у меня свою руку, которую я по

привычке сжимаю.

— Что с тобой такое? — спрашиваю я.

— Ты посмотри на себя. У тебя в глазах слезы.

Даже когда ты со мной — ты с ним.

Я не замечаю этих слез, я с ними свыклась.

Я снова беру его руку, нежно целую.

— Я с тобой. Только с тобой, правда.

Мы оба знаем, что это неправда. Я — жертва твое-

го облучения. Как я могу жить и любить — после тебя?

Мы с тобой ходили на “Хиросима, любовь моя”. Я ее

совсем недавно пересмотрела — и на сей раз поняла

куда лучше, чем двадцать лет назад. Она ведь про то, как прошлое выжигает душу и не дает любить.

Я так хочу научиться снова любить — своей

выжженной душой. Любить — без сравнения с тобой, без оглядки на прошлое. Мне так хочется верить, что

вдруг мой новый Сережа заменит мне тебя. Полная

твоя противоположность. Высокий, некурящий, непьющий, не травивший себя антибиотиком. Моло-

дой, красивый, здоровый. Любящий меня.

Но не ты. Не ты.

85.

308

19 ноября 2013

Я прекрасно помню этот день. Мой тридцатый день

рождения, 25 сентября 1996 года. Я возвращалась от

Леши из Москвы — к тебе в Питер. Что-то случилось

на путях, и поезд опоздал на восемь часов. Ты встречал

меня на вокзале — собранный, красивый, трезвый, с горящими глазами. Обнял и поцеловал. По-хозяйски

взял за руку. На Разъезжей, недалеко от дома, мы встре-

тили твою коллегу из “Коммерсанта”, поговорили

с ней. Ты сказал:

— Хорошо, что она видела нас вместе, а то все

болтают, что мы уже разошлись.

Меня это удивило: я не задумывалась о том, насколько для тебя важно мнение окружающих. А оно

было важно — из-за твоей болезненной гордости.

Однажды в “Сеансе” я сказала, что мы с тобой стали

спать в разных комнатах — уже не помню к чему.

А когда ты отошел в сторону, чуткая Элла Липпа про-

шептала мне:

— Зачем вы это говорите? Разве вы не чувствуете, что ему больно?

А я не чувствовала. Мне тогда стало безумно стыд-

но. Почему я так хотела показать свою отдельность, очертить свое пространство, поставить тебя на место?

Но дальше так продолжаться не могло. Я отказа-

лась превратить свою связь в жестокую эротическую

игру, я опустилась до чувств. Ты пытался примириться

с этим, но ничего не получалось. Однажды я на день

раньше обещанного приехала с дачи домой и застала

в квартире настоящий разгром. Раковина, полная гряз-

ной посуды, разобранная кровать, недопитые бутылки, чашки с засохшим кофе, окурки со следами помады, золотой волос в тарелке. Очевидно было, что здесь

была девушка, но даже не это меня покоробило.

На кухне всё было засыпано сахарным песком —

наверное, опрокинулась сахарница. Всё вокруг было

липким. Песок был повсюду — на полу, на столе, на подоконнике.

Я села у кухонного стола, за которым мы с тобой

провели в разговорах столько ночей, — и заплакала.

Оплакивала нашу слипшуюся, замусоренную жизнь.

И пошла собирать вещи. Уехала сначала к маме, на улицу Замшина. И тебе, и Леше я сказала, что мне

нужно побыть одной. А недели через две отправилась

в Москву. С небольшой сумкой, без денег, без перспек-

тив работы.

И со стойким ощущением не начала, а конца.

86.

310

23 ноября 2013

Привет, Иванчик! Первые несколько дней в Москве

я провела в одиночестве. Леше надо было уехать

в давно запланированный круиз по Волге с двенадца-

тилетним сыном Юликом. Я сказала:

— Конечно, поезжай, я тебя дождусь. Обещаю.

И осталась одна в его (в нашей?) стерильной

новенькой квартире. Ты сказал бы о ней: “Муха

не еб...сь!”

Вскоре ты начал туда звонить. Я не подходила

к телефону. Ты говорил с автоответчиком. Требовал, просил:

— Иван, сними трубку, нам надо поговорить!

Я сидела за столом, обхватив голову руками.

Наверное, на десятый раз ты вдруг сделал паузу и сказал

очень тихо, очень медленно и очень спокойно:

— Иванчик, я ведь знаю, что ты там, рядом.

Пожалуйста, возьми трубку. Мне очень нужно тебе

что-то сказать, это важно.

В тот момент я готова была взять трубку. Я уже

руку на нее положила. Что было бы, если б я ее подняла?

Что ты хотел сказать, Иванчик? Сумел бы ты сказать

мне что-то и вправду важное? Такое, что заставило бы

меня вернуться? А если бы я вернулась? Надолго ли?

Изменило бы это что-нибудь? Был бы ты жив? Как

долго бы ты еще продержался?

Я выдернула телефонный кабель из розетки.

Леша появился на пороге, измученный, бледный, обхватил меня в дверях и сказал:

— Я был почти уверен, что потерял тебя. Я так

себя ругал за то, что уехал. Прости меня, я больше

никогда тебя не оставлю.

311

А ты так и не появился на пороге, хотя мне каза-

лось, что вот, вот сейчас ты войдешь, и всё встанет

на свои места. Но ты не появился и ни разу больше

не позвонил — ты был слишком гордым.

Одну весточку от тебя я все-таки получила.

Я попросила передать мне из Питера мою греческую

лисью шубку, сшитую из пестрых кусочков. Не помню, кто привез от тебя пакет. Шубы в пакете не было. Было