Кто они такие

Меньше чем за неделю до того, как я вернулся в Южный Килберн, там застрелили насмерть двадцатилетнюю девушку по имени Моханна Абду, совсем рядом с домом дяди Т. Был теплый вечер пятницы в мае, она стояла с друзьями перед Диккенс-хаусом, рядом с детской площадкой, на которой резвилось полно мелких в преддверии лета. В квартал въехали на великах два типа, и первое, на что, наверно, все обратили внимание, это что они в черных дутиках с поднятыми капюшонами, в клавах и перчатках, несмотря на теплую погоду, когда все в хэбэшках и футболках. Может, Моханна просто шла с работы в магазине и перешучивалась с друзьями по пути домой, к семье, а может, болтала с каким-нибудь местным брателлой, который ей нравился, или какой-нибудь брателла клеился к ней, выпрашивая номер, и говорил ее подругам, надо же, какая клевая у вас подруга, что-что она сказала? Смех и солнце, и дыхание лета в воздухе, так что даже бетонные башни смотрятся ничего, когда солнце заливает их золотом. Но затем перед этой компанией, зависавшей рядом с Диккенс-хаузом, притормозили типы на великах, и один из них выхватил ствол и выстрелил. Вечер разбился вдребезги. Все бросились врассыпную. Прозвучали еще три выстрела, после чего два типа на великах укатили по Малверн-роуд, снимаемые камерами, а Моханна повалилась на землю у стены дома, и игравшие дети с визгом разбежались, как вся братва, птушта они дали деру, едва завидев, как брателла в клаве потянулся за стволом – можно не сомневаться, что стреляли в кого-то из них, но они оказались проворней, давно привычные к подобному дерьму, – и только Моханна осталась лежать в луже крови, с пулей в животе. Через полчаса она умерла, в окружении санитаров, вооруженной полиции и нескольких вернувшихся друзей. Умом поехать, но это случилось практически там же, где Багз Банни застрелил в голову Птенчика после того, как тот спрыгнул с балкона.

Когда я въезжаю к дяде Т, я вижу кучку увядших цветов в том месте, где умерла Моханна, а на двери магазина, где она работала, прямо напротив дома дяди Т, постер об убийстве с ее фотографией. Потому что здесь какие-то вещи никогда-никогда-никогда не меняются.

Вероятно, это были какие-то типы из Моцарта или КГ, решившие сравнять счет, скосив пару брателл из ЮК, поскольку вражда между ними не утихает, хотя раньше было даже хуже. Раньше здесь стреляли чаще и с размахом, так что все балконы бывали увешаны постерами с братвой, зато в те времена эти два типа не смогли бы так спокойно заехать на район. А если бы заехали, здесь бы их и замочили. Так что как сейчас ни стремно, раньше было хуже.

Я иду по району и никого не узнаю, и меня – никто. Прохожу мимо людей по Малверн-роуд, и почти никто не обращает на меня внимания. Да и некому, на самом деле, обращать. Кажется, все попрятались по домам, и единственный признак жизни – это мусор, неуклонно набирающийся перед мусоропроводами, прямо под табличкой с надписью: СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО ОСТАВЛЯТЬ ОТХОДЫ В ЭТОМ МЕСТЕ. Черные мусорные мешки, набитые гниющими отходами, подгузниками, целлофановыми обертками и хуй знает, чем еще, а рядом навалены сломанные стулья, старые телеки, металлические шесты и деревянные панели – сплав невидимой жизни этих кварталов. Единственное, что говорит тебе, кроме этого мусора, что здесь живут люди, семьи, что в этих домах бьются чьи-то сердца, это свет, зажигающийся в окнах после того, как опустятся сумерки, раскрыв свой зев над этими зданиями, и все окутает тьма. Но что странно, это что я ни разу не видел, сколько бы ни выглядывал из окна по вечерам, как зажигается свет, словно бы все здесь делается втайне. Ничто не вызывало у меня такого чувства одиночества, как эти окна, глядя на которые кажется, что люди включили свет и ушли.

Иногда я вижу на одном из балконов новую братву, курящую косяки, перетирая о чем-то, но в основном кварталы теперь во власти тишины, тишина развешана на балконах и мелькает на грязных лестничных площадках и зассанных пролетах. Лифт в Блейк-корте по-прежнему не работает, и часть лампочек на лестнице разбита, а стены еще больше изгвазданы и облупились. Но я уже не наталкиваюсь на торчков или братву, мелькающую на лестницах со стволами, выпирающими из джинсов, хотя как-то раз, спускаясь по лестнице утром, я замечаю мачете, лежащий на уступчике прямо над мусоропроводом, словно его положили, чтобы в случае чего сразу пустить в дело. Стены потрескались, краска слазит лоскутами, открывая розовый бетон, а лампочки на лестницах то и дело не светят, оставляя темные провалы. Кто-то написал синим маркером на потолке лестничной площадки: «Феды говноеды». А в квартале Д больше никого, даже постеры не висят, ничего такого, и все, что можно видеть вечерами, это пустые балконы и ряды дверей, и тусклые желтые фонари, заливающие бетон одиночеством. Отдельные квартиры даже заколочены, так как вскоре все кварталы будут сносить, весь район будут перестраивать.