Кто они такие

Какое-то время спустя я читаю в метро «Ивнинг стандард» и вижу это обращение полиции, гласящее: «Полиция публикует изоражение мужчины, подозреваемого в совершении ряда вооруженных ограблений в Южном Лондоне. Служащие букмекерских контор и банков, ограбленных за прошедший месяц, полагают, что за всеми 13 налетами стоит один и тот же человек. В каждом случае он подходит к стойке и наводит на кассира нечто, напоминающее черный полуавтоматический пистолет, требуя денег, а в некоторых случаях угрожает расстрелом сотрудников. Любого, обладающего информацией, просят анонимно обращаться в Антикриминал». Ниже напечатан снимок камеры слежения с одного из мест преступлений. Это Готти. Он как будто даже не изменился. Камера подловила его на выходе из будки, когда он раньше времени снял бандану, закрывавшую лицо. Должно быть, он и сам понял, что спалился, птушта уставился прямо в камеру глазами, полными той далекой тьмы, в которой ты рискуешь затеряться, если попробуешь разглядеть там что-то.

Это первый раз, что я увидел его за семь лет, и на меня накатывает тоска по нашим голодным дням и сытным ночам. Но теперь меня поражает догадка, что в то время, как я искал способ выкарабкаться из этого мира, Готти шел ко дну, ни разу не всплывая глотнуть воздуха, даже не пытаясь. Может, чем глубже он опускался, тем надежней забывал о том, чтобы найти выход. Никто тебе не скажет, что репутация, полученная в определенных кругах, не только подавляет тебя, но и дает силы соответствовать ей, питает тебя, чтобы ты укреплял и расширял ее, пока ты сам не станешь своим главным препятствием на пути к новой жизни.

Я опускаю газету и обвожу взглядом вагон, цепенея при мысли о том, сколько нас здесь, человеческих существ, занимающих одно пространство, ничего не зная друг о друге, – так было, есть и будет. Мы просто тела, просто мышцы и кровь, так же, как дома – это просто бетон и окна, однако то, чего мы не видим, и есть жизнь, все, происходящее внутри. И когда мы смотрим на других людей, никак не связанных с нашей жизнью, их души ничего нам не говорят. Взять этих людей, сидящих рядом со мной: они никогда не узнают, как я когда-то был едоком людей, как пырял их, творил всякую жесть, как я люблю слушать блатной хип-хоп и вальсы Шопена, как я толкаю кокс и пишу любовные письма девушке, которую встретил недавно, называя ее моим смерчем. На миг мне хочется снова надеть клаву и перчатки, достать ствол и устроить пару-тройку скоков, чтобы сердце колотилось в зубах с такой силой, что нужно его прикусывать, а иначе не сглотнешь. Но мне теперь не с кем, и я загоняю это чувство поглубже, как когда ты готов проблеваться, но всеми силами, телесными и психическими, заталкиваешь рвоту обратно, чтобы никто ничего не заметил.

Когда я выхожу из метро на станции «Килберн-парк», мне звонит Мэйзи и говорит, старик, ты видел сегодняшний «Ивнинг стандард», и я говорю, Готти, и он говорит, я понимаю, полная шиза, ага, тринадцать движей, брат. И тогда я говорю, хотел бы я быть с ним, братан, и Мэйзи смеется и говорит, вы были бы несокрушимы.

Через пару лет, когда Капо заметают, я перестаю толкать кокс. Капо регулярно скидывал мне бомбические хавки белого, а другим поставщикам я не доверял. В общем, когда феды берут его однажды вечером, пока он фасует шмаль у себя на хате, и находят крупные объемы дури и сумку пуль, я понимаю, что пора завязывать. Или хотя бы взять паузу. К тому же мама недавно нашла кучу капсул с коксом и пачки десяток и двадцаток у меня в ящике с носками: я знаю, Габриэл, чем ты занимаешься, я постирала твои носки и пошла положить тебе. Немигающий взгляд. Но уже без прежнего напряга. Словно моя жизнь за все эти годы обтесала рамки ее понятий и уже не так шокирует ее, хотя я вижу, что она старается выглядеть шокированной. Я говорю, ну, я же без работы, а кушать что-то надо, а она говорит, сделай что-то путное со своей жизнью, пока не поздно.

Штука в том, что моя жизнь открыла ей определенные реалии, которых она изменить не в силах, и ей пришлось смириться с ними. Примерно как для меня стало нормой, что большинство моих друганов мотали срок и все, без исключения, имеют приводы. И также для нас норма, что каждый видел хотя бы две-три поножовщины и кто-то из наших знакомых умер молодым и насильственной смертью. Такая наша жизнь. Все равно глупо было с моей стороны нычить хавку и лавэ на хате у родителей. Я уже не живу на юге, птушта поругался с моей девушкой – любовь, в натуре, дело темное, – она жжет шалфей и молится духам предков. Всегда говорит мне, что не теряет надежды. Но жить у мамы, как какой-то фуфел, я тоже не могу, особенно учитывая, сколько лавэ я поднял, толкая дурь. Нужно найти где-то жилье, и я вспоминаю, что у дяди Т все еще не занята комната. Вскоре после того, как Капо дают пятерку, я снова перебираюсь в свою старую комнату в Блейк-корте.