Кто они такие

Если я выйду на улицу позже семи вечера или раньше девяти утра, коробка в моей спальне пошлет сигнал тревоги кому-то в Серко, в одно из этих частных охранных предприятий, которые гребут бешеные бабки, перевозя братву в тюрьму и следя за такими, как я. Они звонят тебе по этой коробке – туда вделан телефон – проверить, чем ты занят и где находишься. Если будешь часто запускать тревогу, они могут сказать, что ты нарушаешь правила, и направить легавых арестовывать тебя по новой. Я знаю пару чуваков, разогревших феном шину на лодыжке, чтобы стащить с ноги. Но если что-то пойдет не так или они прочухают, что ты сделал, они приедут, и тогда тебя точно ждет суд и, скорее всего, тюрячка. Ну нахуй. Как я уже сказал, это долгая история.

Я иду в душ и стою там голый, горячая вода смывает остатки сновидений, и вода будит меня, а на лодыжке резиновая шина. Руки у меня свободны – я трогаю свои ребра. Мой член свободен – он касается моих ног. Моя правая лодыжка окольцована – я не свободен.

Я еду к Йинке. Ее мама уехала на выходные с отчимом и их детьми, и она позвала меня. Открывает дверь в розовых трусиках и лифчике, оттеняющих ее сияющую кожу, источающую мягкость, и я ей говорю, я тебя съем, входя к ней, и хватаю ее сзади. В ее изгибах я вижу тающую карамель и красномясые апельсины, и облака на закате. Она маленького роста, и я хочу жевать пальчики у нее на ногах, а волосы у нее темно-каштановые, и это взрывает мне мозг, ведь ее мама темнокожая и с черными волосами, как, вероятно, и отец, которого я никогда не видел. Она мне говорила, что один раз в три поколения в роду ее матери рождается ребенок с каштановыми волосами. Перед ней такой была ее прабабушка в Нигерии, в Ибадане, древнем пристанище йорубских королей-воителей, делавших бронзовые головы, которые, казалось, могли дышать и говорить. Когда дверь за мной закрывается, наши губы сливаются, и стук наших сердец отдается громом у меня в ногах, поднимаясь выше-выше-выше, и мои руки хватают ее, сжимают сзади, и я готов умереть, сжимая ее, мои руки ненасытны, и тут она выкручивается и хихикает, и бежит вверх по лестнице. Я поднимаюсь за ней и хватаю наверху, и она опускается на четвереньки, выставляя свою аппетитную попку, точно спелый сочный абрикос, и я кусаю ее и хочу вскрыть и…

Вот, я уже без одежды, а ее розовые трусики давно куда-то улетели, и все сплошь напряжение и горение, и глубокие запахи жизни, и наша с ней влага, и липкие тела вплавляются друг в друга, и накатывает это грозное чувство, словно падаешь сквозь космос, бесконечно падаешь мимо комет и созвездий, но есть одна вещь, которая все портит, – резиновая шина у меня на лодыжке, неестественная, угнетающая. Такое ощущение, что чем больше я стараюсь о ней не думать, пока наши с Йинкой ноги трутся друг о друга на ковре, тем больше меня это напрягает.

Потом она говорит, давай смотреть «Вкус любви», а я ей, неееет, словно сейчас будет конец света, и я валюсь навзничь и корчусь, а потом сажусь и говорю, я мирюсь с этой хренью только потому, что люблю тебя, ясно? А она мне, закрой рот, Чудо, ты тоже повернут на этом шоу, наверно, уже присмотрел любимую цыпу, просто скрываешь, и я говорю, поооздняя звезда решила, моя любимая цыпа – ты, и кусаю ее за плечо.

Комната Йинки самая маленькая в доме – каморка с односпальной кроватью и комодом, и кусочком свободного места. У нее всегда порядок, не считая горки средств для волос и щеток с тугими рыжими завитками, и кремов с лосьонами, и пачек салфеток, и заколок на белом комоде в изножье кровати. Когда я пришел сюда первый раз, после того, как она поделилась своим секретом, я отметил все эти постеры Ашера и Джа Рула на стене и почувствовал грусть и что-то вроде ревности, словно она лелеяла в сердце надежду, что однажды сам Ашер сойдет с облака, весь в молниях, и споет ей о любви, пританцовывая, а потом заберет с собой в новую жизнь, неважно, куда, лишь бы подальше от этого места, от этой комнаты, в которой к ней приставал отчим, от этой кровати, на которой, как она сказала мне, она однажды сидела с кухонным ножом и пыталась набраться храбрости, чтобы покончить с собой.

На стене висит календарь «От меня – тебе», с голубой рамкой и голубыми плюшевыми мишками по краям, и Йинка написала заметочки черной ручкой о встречах с друзьями, круглым почерком, с улыбками в этих днях – и я вижу в одной клеточке свое имя в окружении чернильных сердечек и бабочек, потому что однажды она вдруг стала называть меня Бабочкой. Один раз Мэйзи услышал, как она меня так называет, и рассмеялся со словами, Бабочка, еще бы, и я сказал, это птушта я финчу ножом-бабочкой, ага, а Йинка рассмеялась – свет при этом блеснул на ее сколотом зубе – и сказала, молчи, Габриэл, хватит понтоваться перед корешами, словно ты какой бандос, а затем сказала Мэйзи, это птушта он моя бабочка. В углу ее спальни, у комода, огромный плюшевый слоник, и как-то раз она мне рассказала, что подростком пыталась заниматься с ним сексом, и я стал хохотать, как ненормальный.