Кто они такие

Я такой, мне сейчас надо сваливать с района, и набираю Капо, поскольку он знает Южный Килли и обычно за рулем. Он берет трубку, и я такой, йо, братан, я только что пырнул одного брателлу, в парке ЮК, умоляю, приезжай и забери меня, мне нужно сваливать, и он говорит, ага, брат, мы с Бликсом тебя вытащим, просто мы на свадьбе брата Мо. Я кладу трубку и говорю братве, что сваливаю. Спокуха, Снупз. Они отчаливают к дяде Т, а я назад, в Комплекс.

Через пять минут Капо звонит мне и говорит, что припарковался за кварталом Пучка. Капо и Бликс в вечерних костюмах, птушта они прямо с этой марокканской свадьбы, и с ними один суданский брателла, которого зовут Омар. Я прыгаю в коня, и Капо говорит, подойдешь к стойке, там еще пьют-едят, и я такой, порядок, братан. Этот брателла Омар начинает спрашивать меня, зачем ты полоснул того чувака, типа, в чем смысл, это глупо, а я говорю, это, блядь, не глупо, не спрашивай, в чем смысл, если не догоняешь, ты просто не рубишь в такой жизни, ганста, и я смотрю ему в глаза, и он отводит взгляд и умолкает с таким видом, словно хочет что-то сказать, но понимает, что нельзя гнать лажу. Я вижу, он из тех, кто критикует тех, кто творит жесть, но не потому, что морально не согласен, а потому, что его пугает насилие, потому что сам не способен на такое, он не толкач и не едок и никогда никого не мочил. Он пытается сократить зазор между нами, поскольку то, что я сделал сейчас, добавит мне звездочек, тогда как он останется никем на большой дороге.

Потом я спрашиваю Капо, шозахуйня с твоим корешем, Омаром? Он задавал мне дебильные вопросы, а Бликс смеется и говорит, я видел, как он сразу заткнулся, когда ты сказал, что он не рубит в такой жизни, а Капо говорит, не бери в голову, он просто ссыкло, Снупз, больше ничего.

Мы заходим в дом культуры в Мейда-вейл, где проходит эта свадьба, и подходим к стойке. Остальные идут на вечерину, но я говорю Капо, я туда не пойду, брат. У меня не тот прикид, птушта на мне спортивный костюм и кроссовки, я тупо не одет для свадьбы, а в кармане у меня перо. Капо отводит меня на кухню в глубине ДК и говорит что-то по-арабски одному чуваку, который жмет мне руку со словами салям алейкум, указывая на стул у пустого столика. Капо возвращается на вечерину. Мне слышно пение, хлопанье и такое пронзительное женское стенание, почти как боевой клич; словно в этом голосе слились радость и боль. Потом раз, и одна марокканка в платке приносит мне тарелку с рисом и ягненком, и я говорю, спасибо альхамдулиллах, потому что Капо сказал мне, что надо добавлять это, когда говоришь спасибо кому-то, и я ем за столиком один, пока женщины неподалеку раскладывают еду и смотрят за расшумевшимися детьми, одетыми все, как один, в вечерние костюмчики с блестящими туфлями.

Я доедаю и жду Капо, чтобы он отвез меня на хату к маме. Я так смекаю, что лучше мне сегодня не показываться в ЮК, на случай, если там рыскают феды, и по-любому мне не терпится проверить, не осталась ли кровь на моем пере.

На поруках

Я в порядке, ма (только кровь течет).

Боб Дилан

Мне дали 220 часов общественных работ, но я намерен забить на эту шнягу. Моя инспекторша по надзору, которая пишет мне письма, не может даже без ошибок написать мою фамилию.

Быть на поруках – это долгая история. Представь. Я ложусь спать на хате у родаков (одно из условий домашнего ареста – это чтобы я спал здесь каждую ночь), а на лодыжке у меня эта серая резиновая шина, достаточно тугая, что нипочем не снимешь, ни при каких обстоятельствах, с большой пластиковой шайбой, держащей выступающий датчик. Если я сплю на боку, он натирает мне другую ногу. Каждую ночь. Просыпаюсь под одеялом, в знакомой мягкой постели, в которой спал столько лет, хранящей воспоминания детства, а правую лодыжку мне оттягивает шина.

Я должен продержаться три месяца на поруках на хате у мамы, а потом буду свободен. Это с июня до середины сентября; практически все летние каникулы перед вторым курсом. Но если серьезно, мне грозил реальный срок, так что я, можно сказать, легко отделался. В суде я упирал на то, что пишу диплом по английской литературе – типа, прошу вас, ваша честь, не похерьте мои перспективы на будущее, посадив за решетку, – но правда и то, что у меня уже было столько приводов, что они не могли просто выписать мне штраф и назначить общественные работы, поэтому теперь я на поруках. Меня обвинили в оскорблении стражей правопорядка, двукратном, но от одного я сумел отмазаться, так что мне в итоге впаяли только одно оскорбление.

Вернувшись к родакам, пусть даже в прошлый раз, когда я к ним заглядывал, я был в контрах с мамой, я увидел, что кровать моя застелена свежим бельем и моим любимым одеялом с подушками (теми, что со светло-зелеными спиралями на темно-зеленом фоне, потому что зеленый цвет – мой любимый), и минуту лежал, вдыхая легкий мучнистый запах маминого моющего средства.