Кто они такие

Мы лежим на ее кровати, обложившись подушками, на коленях у нас ее комп, и мы смотрим «Вкус любви», а Йинка положила голову мне на грудь, словно слушая стук сердца при виде каждой цыпы, которые соревнуются за моменты славы в этом телешоу. Но на ночь я остаться не могу, так как должен вернуться на хату к маме до семи вечера.

Как-то утром я пересекаюсь с Дарио. Он вернулся из Канады. Мы высматриваем хату, куда вломиться. Поскольку он мелкий и гибкий, он может залезть через окошко в ванной и открыть мне дверь. Вот так мы и закорешились в первую очередь, через скок. А до того мы виделись на пиратских радиоточках, на станции Ниже травы, с Секретной службой и следующей командой, Жара на районе. Один раз я увидел его на дороге – он был сам по себе, я сам по себе, – и он сказал, какие виды, брат, и я рассказал ему об этой хате, которую присмотрел, с открытым задним окошком, и он сказал, идем на скок. Он зашел домой и вернулся к этой хате в темно-синем комбинезоне, с бейсбольными перчатками «Найк» в кармане и с банданой на лице. Нам ничего не нужно было говорить об этом, мы все понимали без слов, инстинктивно – нам просто этого хотелось.

После того движа на тридцать косых мы стали, в натуре, как братья, и его семья так же стала ко мне относиться, поскольку я все время бываю у них, хотя в основном заглядываю к Дарио, когда мы идем на скок. Его младший брат, Трэвис, и сестренка, Чиник, часто видят, пока собираются в школу, как мы суем клавы в карманы и одеваем пустые рюкзаки. Большая барбадосская семья. Прошлый раз, когда я был у них на семейном барбекю, я сказал, где мне взять тарелку, а дядя Кельвин усмехнулся, показав золотые зубы, и сказал, теперь мне ясно, Снупз, что ты давненько у нас не был, разве не знаешь, в этой семье каждый сам себя обслуживает, и он хлопнул меня по спине. Дарио любит свои бургеры – смальце, как он говорит. На всех фотографиях он косит глаза и втягивает губы, словно хочет спрятать их. Дарио первым ввел меня в курс по Ануннакам, прочитав Эпос о Гильгамеше, и всякий раз, как мы зависаем на хате его мамы и дуем шмаль на чердаке, мы в итоге говорим о шумерских богах, прилетевших с Нибиру на космических кораблях и создавших людей, чтобы добывать золото, которое они хотели забрать на свою планету.

Прошлый раз мы вломились на хату и взяли два ноута, Плэйстэйшн-2, воду «Версаче» и даже несколько банкнот, найденных в комоде. Я вырезал пером на стене гостиной: «Вестсайд 2 Пужки вверх». Мы оба понимаем, что ждем другого большого движа, как тогда, когда мы вмиг разбогатели. Тебе капают на мозг, что ты должен найти честную работу. Но, как я это вижу, как Дарио это видит, суть в том, что тебя хотят подчинить. Паши, как вол, чтобы наполнять чьи-то карманы больше, чем свои, и получай ровно столько, чтобы едва хватило на месяц, а потом повторяй все по новой, снова и снова. Это иссушает твой дух. Превращает тебя в ракушку. Если поднести ракушку к уху, можно услышать отголоски снов. Но это просто иллюзия. Ну нахуй.

На этот раз мы берем подвальную квартиру. Как обычно, считаем до трех и выносим дверь с наскока. Она распахивается влегкую и фигачит о стену. Я вижу четверых марокканских брателл, стоящих в сером свете коридора, уставившись на нас. У меня в руке молоток, но Дарио уже чешет вверх по лестнице. Правильный выбор. Я тоже сматываюсь. Мы бежим по дороге, мимо домов с белыми колоннами и живых изгородей, и в груди у нас разгорается утро. Шина на моей лодыжке скачет вверх-вниз, я ощущаю ее тяжесть, трение о кожу. Но это только на секунду, потому что я об этом думаю. Я все равно делаю, что и всегда. Шина стала частью лодыжки. Я уже привык к ней. Приколись?

Самая досада в том, что меня окольцевали на летних каникулах. Хотя самая досада – это то, что я должен быть на хате у мамы. Я не могу шмалить у себя в комнате, а значит, должен упарываться у Пучка или дяди Т, прежде чем идти домой, и мама вечно докапывается, не под кайфом ли я и все такое, потому что мои шмотки пропахли дурью, а глаза красные, и она мечет икру и не дает мне покоя.