Кто они такие

Улица расцветает вечерними огнями. Брателла дает Готти номер и говорит, у чувака, это, голубой сыр, я сказал, ты хочешь прикупить. Набери ему, как будешь рядом с Уиллесденской станцией, и он скажет, куда подойти. На подходе к станции Готти заходит в телефонную будку, набирает этот номер и говорит, йо, мой кореш дал мне твой номер, сказал, у тебя крупняк для чувака, как еще раз?.. Куда подходить? Затем он вешает трубку. Мы надеваем капюшоны и перчатки. Дом на боковой дороге, в двух шагах от станции. Тоже рядовой застройки, но не такой запущенный. Фонарей не много, дом угловой, на правой стороне дороги, дверь под деревянным навесом. Мы угнездились в тенях, нажали звонок и ждем.

Дверь открывает ямайский брателла в белом жилете, волосы уложены косичками. Смотрит на нас обоих и говорит Готти, ти друган Нино? Готти говорит, ну, он самый. Чувак хочет крупняк, но я, это, хочу увидеть, с чем ты работаешь. Чо ти хош? Неси мне двушку с четвертью, ага. Он смотрит на Готти, потом на меня и говорит, я, э, неси вам, скоро выйду, затем заходит и закрывает дверь. Через панель с матовым стеклом нам видно, как он поднимается к себе по лестнице на второй этаж. Я поворачиваюсь к Готти и говорю, надо взять как минимум девятку, братан, а он мне, само собой, прикинем, что почем, когда принесет хавку чуваку. Девять зедов, девять унций – четверть кило – это меньшее, на что надо рассчитывать, так как пара зедов не потянут больше, чем на четыре сотни, от силы. Ямаец спускается по лестнице, открывает дверь и дает Готти двушку с четвертью, завернутую в пленку. Готти оттягивает пленку и смотрит, а брателла говорит, голубой сыр, командир. Готти нюхает, дает мне и говорит, что скажешь, брат? Я нюхаю и говорю, да, бомба. У тебя еще есть такая хавка, да? Ямаец говорит, скока ти, э, хошь купи? Готти говорит, неси чуваку четвертушку с половиной такого. Брателла закрывает дверь и где-то через полминуты приносит и дает Готти два шарика в пленке, как первый. Моя все завернуть в двушка с четверть, говорит он Готти, и тот дает мне четвертушку с половиной и говорит, неси тогда еще одну. Травник смотрит на меня, затем опять на Готти и говорит, слуш, братан, скока ти, э, хош, тушта моя не делай для… Я говорю, меня напрягает твоя манера, ты, наверно, решил развести чувака или типа того. Брателла таращится на меня. Глаза красные с перекура. Развести? А, та шо ти бамбакларт, ты, э, казал развести, моя не развести, а я говорю, не, старик, ты какой-то стремный, а потом говорю Готти, братан, что-то тут не так, пахнет каким-то разводом, и Готти говорит, ага, в натуре.

Я рассовываю зеды, которые уже у нас, по карманам «Авирекса», достаточно глубоким для хавки, а травник смотрит на мои руки и, похоже, впервые замечает перчатки. Готти вмиг вынимает ствол, а я хватаю брателлу за горло. Готти тычет девяткой ему в живот, сильно, а другой рукой хватает его за ремень, натягивая на ствол. Травник вылупился на нас – две черные луны вышли из-за туч – и поднял руки к голове. Руки дрожат. Командир, у мне моя бабушка наверху. Ебал я твою бабушку, говорит Готти, богом клянусь, пристрелю, если не зайдешь. Брателла отходит назад, и мы входим в дом. Я отпускаю его горло и закрываю дверь. Щелк.

Прихожая и лестница окутаны тенями, а сверху из-за двери со стеклянной панелью гудит оранжевый свет. Бабуле невдомек, что творится внизу. Мне слышен гомон телепередачи. Готти убирает руку с ремня брателлы, взводит ствол – клик-клак – и приставляет травнику промеж глаз, вдавливая так, что тот морщится, съеживается и смотрит, глаза в кучку, на волыну. Я тебе дам один шанс, а не то мы заходим на твою хату, и если там твоя бабуля, я тока так врежу ей пушкой, говорит Готти. Я говорю, сколько у тебя хавки наверху? Только полкоробки было, командир, и он молитвенно складывает ладони. Неси, что есть, быстро, говорит Готти. Даю одну минуту, старик, если не спустишься через минуту, я вбегаю к тебе на хату. Брателла медленно пятится, в полуприседе, а Готти держит его на мушке. Он взбегает по лестнице, спотыкается наверху, падает на колени и поднимается на нетвердых ногах, открывает дверь и входит в гудящий оранжевый свет. Полкоробки. Это полкило – восемнадцать унций, или две девятки. Наркоманская арифметика. Это легко потянет на три косаря.

Думаешь, он что-нить выкинет, брат? – говорю я, а Готти, не, братан, это любитель, по нему же видно – идийот, устроил точку на хате у бабушки, типа, шоб не спалиться. По-любому, не спустится через полминуты, бежим наверх. Я говорю, заметано, а он, места хватит в куртке? Не на полкоробки, говорю, но, если по отдельности, можем рассовать по треникам и просто идти еле-еле, ну а чо. В натуре, говорит Готти.