Кто они такие

Потом раз, и я в парилке, еду в ТЕВ Уондсворт. Затемненные окошки превращают летний вечер в пламенеющий сумрак, словно солнце превратилось в красного великана, которого я помню из книжки с картинками, читаной в детстве. Такое случается, когда умирает звезда – она расширяется и поглощает ближайшие планеты.

ТЕВ Уондсворт – Уонно – это старая викторианская тюрьма, темная, мрачная, монолитная; есть что-то суровое и грустное в этих краснокирпичных стенах и глухих окнах. Меня оформляют на стойке регистратуры.

Меня фотографируют, печатают фото и крепят на зеленую карточку: мой личный номер и что я собой представляю для них, а именно ХФ9367. Потом один здоровый дубак в фиолетовых резиновых перчатках проводит подсудимому ХФ9367 шмон с раздеванием за занавеской. Я раздеваюсь перед ним, и он говорит мне развернуться, подобрать яйца, присесть и покашлять, птушта, если ты что-то занычил, от кашля это обычно выпадает или высовывается. Мне хотя бы разрешают оставить мои шмотки, поскольку я еще под следствием. Один из дубаков дает мне постельную скатку, и меня ведут с другими новичками в корпус E, корпус первой ночевки.

За последние двенадцать часов я съел только один сэндвич. Живот словно присох к спине. Нам говорят идти в столовую и получить еду. Пюре. Солонина. Кружка воды. Все рассаживаются за стол в середине корпуса – литые металлические стулья приделаны к столу – и принимаются за еду. Напротив меня сидит торчок с влажными глазами и шелушащейся восковой кожей на лице-черепе, он ест пюре грязными руками. Через пару мест от него сидят три черных муслима – мусульманских гангстера – в серой тюремной форме, у одного из них здоровый розовый шрам сбоку лица, совсем свежий – это полиция врезала пушкой. Один его глаз налился кровью. Всем троим дали по восемь лет за похищение. А еще тут сидит глухой парень, который от всех шарахается, даже от тех немногих, кто пытается ему объяснить происходящее.

Как только мы поели, нас разбивают на пары и распределяют по одиночным камерам с двухъярусными нарами – тюрьма переполнена. Меня сажают с одним белым типом из Эссекса. Весь вечер мы смотрим телек и смолим сиги. Он рассказывает мне о своей цыпе, с которой у него двое детей, и как он ждет не дождется, когда их увидит. Еще у него дочь от прошлой цыпы, и он набил ее имя на спине, а на шее – имя новой подружки.

В окно давит ночь, заполняя пустоты между прутьями. До меня доходит, что завтра мои условные полгода могут стать реальными, так что я беру бумагу и карандаш и пишу письмо судье, на самом велеречивом английском, объясняя, что я учусь в универе и лишение свободы похоронит мои шансы на будущее, что я сожалею о содеянном, чистосердечно раскаиваюсь и прочее дерьмо в таком же духе.

На следующий день меня доставляют в суд. Не успел я и глазом моргнуть, как судья готов вынести мне приговор. Мой юрисконсульт не сказал нихуя, не заикнулся даже, что у меня третий курс в универе меньше чем через два месяца. Я прошу его передать судье мое письмо. Судья его читает и говорит, вы, очевидно, отлично владеете словом, молодой человек, но вы нарушали условное освобождение не по халатности, вы намеренно делали это. И он приговаривает меня к трем месяцам. Спокойно. Мне придется отсидеть всего полтора, и я выйду вовремя к третьему курсу – письмо сработало, – и судья говорит, уведите его. Мне надевают браслеты и передают судебному приставу, который проводит меня по лестнице и сажает в парилку.

Уондсворт переполнен, так что первую ночь моего заключения я провожу в отделении полиции Кэтфорда, где мне не остается ничего, кроме как спать. Утром мне сообщают, что меня переводят в ТЕВ Буллингдон, в Оксфордшире.

Скажу откровенно, поездка туда – это какой-то медленный способ сдохнуть от жары. Нас накормили завтраком из картошки с бобами, посадили в фургон «Серко» и отвезли в Майл-энд, чтобы подобрать еще нескольких осужденных из мирового суда в Боу. Мы просидели в этих стаканах час, потея, костенея, ожидая, когда же мы поедем. Я прочитал все имена, нацарапанные на окошке. С самого утра мы сидели взаперти уже часа три. Затем еще несколько часов по лондонским дорогам, без всякой кормежки, только баночки с водой просунули под двери стаканов. Ноги вытянуть негде, по радио без остановки гремит новый трек Выжиги Диззи, «Танцуй самной» – что за отстой. Город за темными окошками сменяют сельские просторы.