Кто остался под холмом

Собственник не раз пытался сменить ископаемое «Продмаг» на ласкающее взгляд «Супермаркет». Однако магазин был вдвое старше владельца. На потолке самозарождались клейкие ленты, свисая подобно лианам, а в отделе сыров вечерами не раз замечали призрак чугунной гирьки. Стоило владельцу заговорить с продавцами насчет новой вывески, как в бакалее обрушивалась полка или с бесстыдством эксгибициониста являлся покупателям таракан.

В конце концов случилось то, что должно было случиться. Выведенный из себя всей этой чертовщиной, собственник полностью оплатил новую вывеску и демонтаж. Он раздумывал, не дополнить ли название своей фамилией – «Супермаркет Чеботкова», – но скромность не позволила.

Ночью его разбудил шум на кухне. Он поднялся, вышел, зевая, в коридор, мельком глянул в зеркальную дверцу шкафа…

И оцепенел.

Из зеркала на него смотрело не привычное круглое лицо с короткими бровками, а царственный лик: орлиный нос, сросшиеся седые брови, жгучие глаза. Спустя мгновение сквозь выразительные эти черты начала проступать его собственная физиономия, искажая незнакомца, словно брошенный в воду камень. Однако преображение не завершилось: в зеркальном полотне, обрамленном дубовой рамой, замер тот, кто определенно уже не был чужаком, но не стал и Чеботковым.

В эту секунду раздираемый изумлением и страхом предприниматель вдруг вспомнил, где видел носатого. В магазине висел стенд с фотографиями прежних руководителей. Над пресными вытянутыми лицами парил, высокомерно глядя вдаль, первый директор продмага, управлявший им до самой смерти, грузинский еврей Барух Арвеладзе.

Чеботков сглотнул.

Послание было недвусмысленным: «Кто кого еще переименует!»

Чеботков попятился, зачем-то отдал честь и, диковато улыбаясь, вернулся в постель. Вопрос о вывеске отныне был закрыт.

В самом центре бульвара неизвестные остряки вбили табличку: «Между белковой пищей и духовной». Расстояние, впрочем, было отмерено точно.

Кира и Вера Павловна выбрали скамейку в тени. Неподалеку девочка лет восьми рисовала мелками на растрескавшемся асфальте, напевая себе под нос.

– Невообразимое дело мы с вами затеяли, – бесстрастно сказала Шишигина.

Кира искоса взглянула на нее.

– Еще не поздно все отменить. Лагерь, санаторий… Вариантов много. У вас плохое предчувствие?

– Давно, но не в этом суть. Мы с вами не заметили, как стали мыслить в рамках враждебной нам логики. Подключились к чужой игре и без раздумий приняли ее правила. А они ведь бесчеловечные, Кира Михайловна. Вы говорили, вам снятся кошмары… Мы с вами ни разу не заговаривали о том, что будет, если он нас перехитрит.

– Поезд, – сказала Кира.

– Что, простите?

– Какой смысл обсуждать, что случится, если поезд пойдет под откос? Сейчас мы можем или затормозить его, или подкинуть в топку угля. Хотите, чтобы я приняла решение?

– Что толку, – проворчала старуха. – Как будто от этого моя ответственность уменьшится.

Через просвет в листве засияло солнце.

– Олеся, тебе кепка не нужна? – спросила Кира, подавшись вперед.

– Мне не жарко, Кира Михайловна!

Девочка тряхнула головой. Кудрявые волосы ослепительно вспыхнули медью и рассыпались по плечам.

Глава 7

1

Оставшись один, Макар посидел в тишине, разглядывая что-то на выцветших обоях, потом сказал себе: нужно работать. Приняв это решение, он закрыл ноутбук, набросил куртку и вышел из дома.

Солнце еще не село. В переулках из травы поднимались синие тени – маковки церквей, причудливо очерченные ярусы теремов, а среди них цветные отсветы мозаичных окон; невидимый город на краткий миг прорастал сквозь Беловодье, родившись из мусора, бурьяна и покосившегося штакетника.

Макар шел бесцельно. Весь прошедший год, подземный, гулкий, забитый чужими людьми; год, в котором его трясло и бесконечно утаскивало по кольцевой, будто все до единой станции для него закрылись; год, визгливо выкрикивающий над ухом слова, адресованные не ему, – этот год уносился прочь, оставив Илюшина одного на платформе.

За последние месяцы он отупел от усталости. Десятки лиц сливались в розовую кляксу, и лишь один образ, фотографически четкий, стоял перед глазами: грузная старуха в белых туфлях-лодочках, улыбавшаяся ему, как дитя. Оставляя ее, он был уверен, что она не проживет больше двух недель. Однако вести из Камышовки шли исправно, и Макар с недоверчивым изумлением узнавал, что старуха не только слезла с кровати, но и стаптывает свои прекрасные туфли, каждый божий день расхаживая по деревне.

«Всем нужны белые лодочки».

Бабкин был сильно встревожен произошедшей в нем переменой и все бродил вокруг, прикидывая, как бы половчее забросить в это озерцо удочку и вытащить правду наружу. В конце концов не выдержал и прижал Макара к стенке.

– Что, что тебе не нравится?

– Я себе не нравлюсь, – огрызнулся Илюшин и тут же пожалел о своих словах, но было поздно: Сергей потребовал объяснений.

– Считай, у меня кризис среднего возраста. В тебе тоже наверняка что-нибудь да меняется.