Кто по тебе плачет

— Какое лето? Какая осень? — почти выкрикнул он. — Позовите еще кого-нибудь… Романцева, не Романцева…

— Мы их не видели.

— Не видели? — Он повернулся к двум спутникам, одетым как пилоты. — Я не сплю? Мы туда прилетели?… Конечно, туда. Куда же еще. Так что происходит? Откуда вы?

— С погибшего самолета. Из леса.

— И кого здесь нашли?

— Никого. Я вам сказал, никого.

— Что?!

— Никого. Ни души. Одни дома, фундаменты, склады…

Я говорил с бестолковым человеком.

— Ну знаете… — Он распахнул шубу. — Или, в самом деле, укачала вертушка или… Мы должны где-нибудь сесть. В конце концов, я… Холодно что-то…

Мы пошли к нашему дому.

— Позвольте! — остановился Академик. — Дом? Кто же строил дом? В июне дом еще не был!

— Он строил, — сказала уставшим голосом женщина.

— Он!?!

Академик смотрел сумасшедшими глазами. Вид у него был ошарашенного, даже напуганного человека. Или растерянного до предела.

— Но людей, вы говорите, нет! Как же так? — снова, повернулся он к пилотам.

* * *

Они разделись. Академик снял мохнатую шапку и стал вдруг носат и крутолоб от лысого темени. Пилоты устроились на диване. Академик почему-то потрогал стены в холле, открыл дверь в кухню, прошел в коридор, заглянул в одну дверь, в другую, вернулся к нам.

— Где же вы спите?

— На втором этаже…

— И все один? — Обвел он руками вокруг себя.

— С машинами.

— Вы строитель?

— Нет.

— И все так вот ладно у вас получилось?

— Не все. Водостоки прошляпил.

— А зачем?

— Что, водостоки?

— Нет, зачем строили?

Объяснить было невозможно. Пилоты, закуривая, глядели на меня с откровенной подозрительностью, а мы никак не могли привыкнуть к чужим голосам, к тому, что вот перед нами другие люди, из большого мира, где все, кажется, нормально… Я посмотрел, как она кутается в платок, связанный буквально вчера, как нетерпеливо слушает, о чем говорят, как волнуется.

— Пожалуйста, не курите.

Они, поискав глазами пепельницы, выкинули сигареты в дверь тамбура.

— Ну, хорошо, — сказал Академик, — мне важно понять, где Романцев, где остальные. Прошу вас, подробнее расскажите.

Он опустился в кресло.

— Извините, мы не были дома с июня. За это время ничего не случилось?

— Где? У вас дома?

— События какие-нибудь?…

— Международные? Футбольные? Какие события?

Но я спрашивал не для себя, для нее.

— На земле. У вас?

— Да все путем… Расскажите мне…

— Летели из Москвы, что-то ударило в самолет, начали падать…

Она поежилась, и Академик заметил это.

— Свалились по склону горы в большое озеро. Кажется, деревья содрали бок, и нас двоих смыло водой, выбрались на берег, ждали, когда начнут искать самолет, найдут нас. Никто не искал. Увидели метку на дереве, стрелку, пошли по ней. Через неделю добрались к этой поляне. Все было заперто. Ждали, когда появятся люди, никто не приходил. Были голодны, влезли в дом, нашли еду, нашли радио, хотели что-нибудь услышать и передать — не получилось. Подумали самое плохое. Про себя, про людей, которые все… пропали…

Академик прихлопнул о крышку стола, как человек, осененный внезапной мыслью.

— Не могли услышать? И вы решили?… Да, да… Но, пожалуйста, дальше.

— Все.

— Как все? И ничего не было?

— Ничего.

— А дом? Что вы делали? Почему никуда не шли, не искали?… Так долго?

— Почему сюда никто не шел? — парировал я. — Так долго…

— Вот вы как… — устало произнес он. — Все верно. Дельное замечание, дельное… Значит, вы строили дом. А вы?… Простите меня за надоедливость…

— Она трудилась в оранжерее, на кухне, шила, вязала… Сколько до жилья километров?

— По воздуху восемьсот одиннадцать… И поэтому вы не шли?

— Почему никто не отозвался?

Академик встал:

— Где радио? Покажите, — попросил он.

— Там, наверху.

— Я могу подняться?

— Конечно…

Мы втроем поднялись по лестнице, пилоты остались внизу.

Академик с каким-то раздраженным любопытством оглядывал холл. И журнальный столик с цветами, и верхний камин, и телевизор. Оглядывал, как человек занятый своими очень важными для него размышлениями. Потом он взял в руки приемник, достал из кармана маленький ножичек, видимо с отверткой, снял с приемника верхнюю крышку, что-то покрутил, вынул цилиндрик, поставил крышку на место, щелкнул ручкой…

— Говорит Новосибирск…

Очень спокойно прозвучал женский голос…

— Блокировка звука, — пояснил Академик будничным тоном.

— Спасибо за шутку, — сказал я сухим от горечи ртом. — Хотел бы я знать, кто шутник… Поглядеть на него…

— Это не шутка, — серьезно покачал головой Академик и посмотрел на меня с грустным укором.

Я резко повернулся, подошел к ней, обнял ее за плечи.

Пусть Академик смотрит въедливыми своими глазами. Я хочу, чтобы она больше никогда не плакала… Им не понять, им не узнать, каким оно бывает беспредельное лютое одиночество… каким оно бывает…

Вселенная звучала, снова звучала, такая близкая, живая, никогда не терявшая надежды, звала к себе огромная милая наша вселенная, радуя безрадостных, утешая неутешных… Столько в ней человеческой мудрости, звуков и щедрости…

Академик склонился над рацией «Тайга — 77». Тоже в ней открывая что-то. Вернулся к нам, поглядел на часы.