Кто по тебе плачет

Она сказала, что ей нездоровится, попросила у всех прощенья, хочет прилечь. Если кому-то вечером что-нибудь понадобится, то все на кухне и в холодильнике. Пирожки с капустой и черной смородиной в духовке плиты.

Неугомонный Академик намекнул о возможности побыть одному. Все разошлись по своим комнатам. Я нашел в столе новую чистую тетрадь и не заметил, как просидел над ней до ночи, не столько заполняя страницы, сколько прислушиваясь к тому, что делается в холле, прислушиваясь к сумбуру в моей душе, в моих воспоминаниях.

Академик тихо и яростно шумел, доказывая, что никого нет, и он останется тут, пока вылетит группа… Да, ночным сторожем… Передавал наши телефоны.

— Спросить Валю… Я сказал, мальчика Валю… Ничего, разбудите… немедленно…

В Москве, наверное, только-только начиналось утро.

Долго, очень долго принимал он какие-то сведения, заставлявшие хрипеть в микрофон, ходить по комнате, не спать всю ночь.

Рация гудела, потрескивала, звучала далекими живыми голосами. От них, а может быть от расстояний, которые преодолевали они, я вдруг всеми своими клетками ощутил как что-то огромное, надежное, привычное, крепкое встало рядом со мной, прикрыв меня от всех бед и горьких волнений. Что-то мое. Навсегда мое.

* * *

Уже под утро я видел бредовый ломающий сон. Вертолет уходил от меня в небо, наклоняя вершины леса ревом двигателей. Уходил от меня, оставляя на снегу поляны. Сдавленным горлом я не мог сказать ни слова, только загребал руками воздух.

Улетали все. Она была с ними, там… И говорила или кричала сквозь глухое стекло, свист и гул моторов то, чего я не слышал, но понимал по губам ее, как понимают глухие люди…

«Прости меня, я к тебе не вернусь. Я скажу ему, это его ребенок…».

Не может быть… Не поверит… Не может быть! Хотел крикнуть я, но голоса не было…

«Есть люди, которые не умеют не верить…», — услышал я неслышимое в лязге металла…

Проснулся от грохота, в окно увидел, как поднимается вертолет, выскочил раздетым в коридор. В холле сидел Академик, и я вернулся, чтобы одеться…

Он как будто не покидал рации. На столике мои тетради. Чашка с недопитым чаем.

— Я сказал вашей хозяйке, вот и вам скажу. Все рады, что вы живы и здоровы. Мальчик просил приехать как можно скорей. Говорят, расплакался… Женщина тоже, — добавил он тише обычного.

— Что? — не расслышал я.

— Женщина у вас дома переживала… — Повторил он и отвел глаза. — У нас мало времени. Вертолет ушел к озеру. Когда вернется, возьмет вас. Погода кедровая. Тянуть не стоит.

Он заметил вопросительный взгляд.

— А у них такой жаргон. Березовая погода — значит, ветер пошатывает березы. Еще не лихо. Начнет пошатывать кедры — пошло к пятнадцати метрам… Присядьте, пожалуйста… Разволновали вы меня… Присядьте.

Я сел в кресле напротив. Академик потрогал мои тетради.

— Вы очень помогли себе, дав мне прочесть…

— Мы на подозрении?

— Совсем не так. Но вы здесь, а людей все же нет… Хочу предложить вам… Не отказывайте сразу, подумайте… Передайте — их мне для работы. Я сделаю копию на машинке и верну вам почтой. Когда-нибудь, возможно, постараюсь, конечно, при вашем согласии, напечатать книгой.

Это меня удивило.

— Книгой? — переспросил я. — На книгу желания нет.

— Вы одичали тут совсем, — улыбнулся первый раз Академик. — Издание книги, как лотерея. Появится желание, пропадут возможности… А я вам помогу.

— Зачем? — спросил я.

— Мне кажется, это уже не ваше личное дело. Документ. Общий. Для многих.

— Я не понимаю.

— Конечно, вы ничего не поймете, пока я вам не объясню… Садитесь поудобней. Тремя словами тут не обойтись… Ваши догадки и предположения все передо мной, как на ладони, — он тронул тетрадь. — А вот послушайте как на самом деле… Постараюсь быть кратким… Вы случайно попали на объект омского отделения… Тут заложен, условно говоря, очаг выживания. Опыт, эксперимент по изучению условий, в которых могут оказаться люди в ходе… в ходе предполагаемой, допустимой общей беды… Очаг выживания, где сохранится жизнь, откуда пойдет на восстановление и развитие, где могут найти опору уцелевшие… Все, конечно, условно… Задуман очень сложный комплекс по изучению всех данных: психологических, физиологических, материальных, бытовых, пищевых… По сохранению научно-технической, культурной и прочей информации. От машин, приборов, технологии, до книг и микропленок…

— Что-то вроде Ноева ковчега?

— Если примитивно, да, — не очень довольным тоном сказал Академик. — И такие опыты заложены в разных местах, стратегически не актуальных и в меру безопасных… Во льдах Арктики, в тундре, например…

— Вы, ученые, тоже паникуете?

— Не иронизируйте. Мы не паникуем, — отвел, мой выпад Академик. — Удачен опыт наш или неудачен — время покажет. Но я всегда протестую, слыша иронию… Привыкли, даже предполагая беду, относить ее вдаль. Ну, будет и будет. Как шум на улице. Но по ту сторону окошка. Не очень беспокоит.

Академик машинально открывал и закрывал мою тетрадь.