Кто служил в армии, в цирке не смеётся

Когда я служил срочную службу в арт. полку то не мог не обратить внимание на яркую красивую официантку офицерской столовой. Звали её Катя. Красивая, русская деваха. Статная, белокурая, правильные черты лица, глаза, фигурка, бюст… В такую невозможно не влюбиться срочнику и в мыслях идеализировать её. Но мы, срочники, были в её чарующих глазах серой шинельной массой, неотличимой друг от друга и в её жизненном пространстве просто не существовали. Вернувшись со школы прапорщиков, уже в погонах и живя в том круге общения, где крутилась и она, узнав о ней некоторые факты из её бурной жизни в гарнизоне, из разговоров знающих товарищей, ореол этот поугас и я уже смотрел на неё любопытными и жадными до секса глазами и с интересом наблюдал со стороны разворачивающуюся женскую драму. Было ей двадцать пять лет. И при всей своей красоте и привлекательности, она была ещё сильной, энергичной и волевой натурой, которая требовала постоянных действий. Физически она была тоже сильной, смелой и в драке могла побить многих мужиков. Отнюдь не глупа и имела независимый характер. И вполне возможно, попадись ей в самом начале пребывания в Германии нормальный парень, она бы стала отличной женой. Но, вырвавшись из-под домашней опеки, первые два года она ударилась «во все тяжкие грехи». Самое интересное, что она признавала только прапорщиков. Офицеров недолюбливала, считая их высокомерными и напыщенными, сверхсрочников презирала. С чего у неё так сложилось — крыто мраком. Пила. Вернее могла крепко выпить и имела такой организм, что запросто перепивала большинство мужиков. Сам лично видел, как она лихо иной раз опрокидывала в рот целые стаканы жёсткой водки «Луникофф» без запивки и закуски. А на фоне выпивки могла легко «Дать» или запросто расстегнуться и продемонстрировать свои прелести, но только не мне, которого не замечала и считала не просто слишком молодым — а сопляком. Но не обо мне речь. Была у неё ещё одна фишка, которую очень не любили местные немцы, особенно полицейские. Когда Катя пьяная возвращалась из города, то от широты русской души и избытка энергии переворачивала тротуарные бетонные плиты, вдоль забора нашего полка. А это 250 метров «с гаком». А на следующий день недовольные немцы вновь укладывали плиты на место. Дня через три всё повторялось заново. Уязвлённые полицейские как-то решили прервать эту забаву и арестовать русскую женщину прямо на «месте преступления». Но были, неожиданно для себя, жестоко избиты. Как говориться — Не становись на пути русской женщины, которая хочет зайти в горящую избу, да ещё при этом остановить убегающую лошадь. Больше полицейские таких экспериментов не делали, лишь сопровождали её издалека и также издалека фотографировали, когда Катерина резвилась с этими плитами. Как-то раз мы поддали и тоже решили повторить её подвиг, но нас хватило всего на двадцать плит. И вот за полгода до окончания трёхгодичной командировки Катя спохватилась. Жить тут хорошо и уезжать не охота. Попыталась она произвести впечатления на «высокомерных и напыщенных» офицеров, но получила в ответ Облом. Все её трахали, но иметь такую жену не хотели. Кинулась она в дальние гарнизоны, но шлейф бурной жизни, тянулся за ней ярко и широко. Тут ребята взяли и подшутили над ней, во время выпивки сказав.

— Катя, Борис, вон молодой прапорщик в тебя втюрился, но парень скромный и боится тебе признаться в этом…, — наживка была проглочена мигом.

Я был удивлён, когда вечером на КТП, где я стоял дежурным по парку, появилась Катерина в боевой раскраске и так упакована, что сердце дало сбой…

То она меня в упор не замечала и в офицерской столовой обслуживал чуть ли не в последнюю очередь, а тут воркующим голосом ввергла меня в шок:

— Борис, можно от тебя я позвоню в одно место…? Ой…, что-то занято…, — и так мы просидели и непринуждённо проболтали до двух часов ночи.

А вечером, когда я сменился с дежурства, она, ярким и беззаботным мотыльком, залетела к нам в комнату:

— Ребята, кто составит мне компанию в город? Что-то одной мне не охота идти…

Я, не зная о подоплёке всего этого дела, сидел на своей кровати и не лез в разговоры «старших» товарищей. А те, сговорившись, озабоченно отказывались, ссылаясь на какие-то свои неотложные дела.

— А вон, Борю, бери себе в сопровождающие… Ему всё равно делать нечего…, — и как я не отнекивался, пришлось идти. Хоть я и был молодым пацаном, не нюхавшим ещё такую подлую штуку под названием — ЖИЗНЬ. Но кое-что понимал, хоть и на чисто интуитивном уровне. И сидя в гаштетте, тая под обволакивающим, многообещающим взглядом, кидая вороватые взгляды и задыхаясь от этого, на полуобнажённую упругую грудь четвёртого размера, понимая, что сегодня я её могу тискать и держать в своих ладонях и проникать в тёплую и влажную глубину, предвкушая острую сексуальную разрядку…

… В тоже время в неопознанных глубинах мозга настойчиво и тревожно стучали молоточки Бухенвальдским набатом:

— Боря, не пей… Боря, держись…, Боря не поддавайся… Боря, у тебя есть девушка в Союзе… Пусть она тебя и не ждёт…, но, Боря, держись…