Кто стоял за декабристами

Но сразу же декабристы стали писать слезливые письма царю с прошениями о помиловании! И когда значительная часть из них даже не успела выехать в Сибирь, в августе 1826 года, последовала первая амнистия – в честь коронации Николая, с сокращением сроков. Постепенно удовлетворялись многие прошения с переводом осужденных на солдатскую службу. Наконец, в 1835 году, в честь десятилетия царствования Николая, все оставшиеся заключенные «каторжных» тюрем были переведены на поселение. То есть освобождены – без выезда из Сибири. Хотя одновременно среди самих же декабристов, среди отечественных либералов и за границей создавался миф о несчастных страдальцах, об их героических женах, о «звезде пленительного счастья». Создавался на будущее. Для воспитания новых поколений, молодежи…

ГЛАВА 17. ПЕРСИЯ – И ГРУЗИНСКИЕ ЗАГОВОРЩИКИ

В августе 1826 года, по истечении траура по Александру I и Елизавете Алексеевне (и после того, как завершилось дело декабристов), было назначено венчание на царство нового государя. В таких случаях Москва как бы снова преображалась в столицу России. Сюда прибыли императорский двор, гвардия, иностранные посольства. Наконец-то появился Константин Павлович, прикатил из Варшавы, и люди могли видеть их вместе с царственным братом, пресекая последние слухи и догадки. Во всех храмах служились торжественные молебны, а 22 августа под артиллерийский салют и перезвон всех колоколов началась главная церемония.

В Успенском соборе служили по особому чину. Николай громко, своим зычным командным голосом прочитал Символ Веры. Перемежая действо молитвами, возложил на себя царскую порфиру, корону, принял скипетр и державу. Также и на супругу возложил корону, порфиру, орден Св. Андрея Первозванного. После Литургии Николай Павлович и Александра Федоровна прошли к Царским вратам, и митрополит Новгородский помазал их на Царство. А государя ввели в алтарь, и он причастился Святых Тайн по царскому чину – отдельно Тела и отдельно Крови Христовой. Вместе с супругой они проследовали в Архангельский собор, поклонилась гробницам славных предков. Потом был торжественный обед в Грановитой палате. Праздновала и вся Москва, над городом сияла иллюминация, один за другим покатились балы у вельмож, у иностранных послов, маскарад в Большом театре, купеческий обед в Манеже.

13 сентября на Девичьем поле были организованы увеселения и угощения для простонародья. Правда, опыта регулирования столь массовых мероприятий еще не было, даже и полиция была слишком малочисленной. Едва государь объявил людям: «Дети мои, все это для вас», стотысячные толпы ринулась к павильонам и огромным столам с горами пирогов, жареными быками и баранами, фонтанами вина, чанам с пивом. Расхватывали, опрокидывали, крушили на «сувениры» сами павильоны и беседки. Могли и передавить друг друга. Благо, обер-полицмейстер Шульгин догадался дать приказ пожарным, дежурившим на краю поля. Струи воды и сотня казаков кое-как рассеяли начавшуюся давку [83].

Но тут уж виноват был не царь, а психология толпы. И не только русской. Ф. Ансело, оставивший нам воспоминания о коронации, признавал, что похожие безобразия регулярно случались во время массовых гуляний на Елисейских полях. А Николай Павлович искренне хотел порадовать всех подданных. Торжества сопровождались настоящим дождем награждений, пожалований, повышений, амнистий. Особо государь вспомнил о ссыльном Пушкине. Кстати, ссылка-то была совсем не тяжелой, в Михайловское. Собственное имение, великолепная природа, поездки к соседям. Современные туристы, посещая Пушкинские места, восхищаются такими условиями. Но Александр Сергеевич, хоть и много работал (создал за два года около ста произведений), жестоко страдал от невозможности их опубликовать, от скуки. Кроме хрестоматийной няни Арины Родионовны, обзавелся крепостной сожительницей Ольгой Калашниковой, изрядно выпивал, болел.

Художественный вкус у Николая I был очень развитым. Произведения Пушкина он прекрасно знал и правильно оценивал его как исключительный талант. 28 августа он вызвал поэта в Москву в сопровождении фельдъегеря, но ехать велел ему свободно, не под арестом, и доставить прямо к государю. 8 сентября Пушкин прибыл. Больной, взъерошенный, ершистый. С ходу начал было дерзить и фрондировать – на вопрос, что бы он делал 14 декабря, если бы находился в Петербурге, ответил, что был бы на Сенатской площади. Однако император поставил его на место не гневом, не угрозами. Нет, только своим величием и великодушием. Снисходительно (и совершенно верно) развенчал революционную «романтику», назвав ее «мечтаниями итальянского карбонарства и немецких Тугенбундов», «республиканскими химерами». Логика его была железной, аргументы – четкими, и политический спор Пушкин проиграл, вынужден был согласиться с царем. Даже признал, что он совершил великое дело, сокрушив голову «революционной гидры».