Кто-то оттуда

И тогда, Боря, знаешь, я его вдруг так пронзительно понял! У него ведь не просто забрали близких. Представь, завтра ты возвращаешься в Москву, а на ее месте – ядерная воронка. Примерно то же самое случилось и со стариком. У него вырвали весь смысл его жизни, все надежды, все заботы, привязанности, обиды, весь круг общения, в конце концов, вырвали и оставили одного посреди тайги. Мне его было так жалко, ты представить себе не можешь! Я потом долго не спал, думал об этом. И не только об этом. Где-то под спудом начала зарождаться совершенно сумасшедшая идея, в которой я поначалу даже боялся себе признаться. Полностью оформилась и завладела моими мыслями эта идея несколько позже. А тогда я лежал, переживал, ворочался с боку на бок и безуспешно пытался заснуть.

И вот я лежу, не сплю и вдруг совершенно явственно слышу тихий свист. Свист раздавался где-то совсем рядом, но откуда конкретно – непонятно. Я тихо встаю с лежака, зажигаю свечу и… И вот тут, Боря, я увидел то, что перевернуло всю мою последующую жизнь. Возле двери была эта тварь, черное пятно. Заползла, наверное, в щель под дверью и притаилась. Господи, как я испугался, какое это было невероятное ощущение! Ночь, тишина и тварь. Фантастика! Некоторое время мы гипнотизировали друг друга, я и оно, а потом через ту же самую щель тварь убралась восвояси. И тут я принял, вероятно, самое важное в своей жизни решение. Я понял, что мое место здесь и только здесь, и решил не возвращаться в Москву. Наутро я поговорил об этом со стариком, и он не возражал. Так мы стали жить с ним вдвоем. И знаешь, я к нему очень привязался. Он опекал меня, учил меня всему, ведь я же со своей городской закваской был совершенно беспомощен в тайге. Он научил меня метко стрелять и ставить капканы, выслеживать зверя и устраивать ночевку в лесу, короче, всему тому, что знал и умел сам. И в конце концов он сделал-таки из меня вполне толкового охотника. А год назад он умер…

Несколько скомкав последней фразой свой рассказ, Вениамин замолчал. Он выглядел опечаленным. Похоже, он искренне переживал кончину старого охотника.

Борис тоже молчал. Он выслушал все с чрезвычайным вниманием, но окончательного мнения по поводу услышанного еще для себя не составил. Ему нужно было время, чтобы разобраться в собственных ощущениях. А они, эти ощущения, были очень двойственными. С одной стороны, Губбель был человеком явно неуравновешенным, и когда такой вот неуравновешенный человек начинает толковать о каких-то черных пятнах, свистящих в ночной тишине, то ему вряд ли имеет смысл рассчитывать на доверие со стороны людей здравомыслящих. И Борису, как мужчине сугубо здравомыслящему, тоже, естественно, трудно было поверить в эти россказни. И он не поверил бы никогда, когда б не какое-то смутное воспоминание, неожиданно возникшее в его мозгу. Собственно, это было даже не воспоминание, а отдаленная ассоциация, вызванная одним из эпизодов Венькиного повествования. Нечто вроде того, что французы называют deja vue – уже видел. Борис ломал себе голову, пытаясь вспомнить, почему эта загадочная история о старике-эвенке, злом духе и исчезнувшем племени кажется ему такой знакомой. Но сколько ни старался – все без толку. В конце концов он бросил это безнадежное занятие и растерянно проговорил:

– Даже не знаю, Веня, что тебе сказать. Ты и сам понимаешь, поверить в твой рассказ трудно, так это…

Не договорив, Борис поднялся с табуретки, похлопал Губбеля по плечу и вышел наружу.

Дождь к тому времени уже прекратился. Сильный восточный ветер сдувал с ослепительно синего неба последние обрывки туч. Он шевелил верхушки лиственниц и кедров, сплошной стеной подступавших к забору.

Борис замер, пораженный угрюмой красотой окружающего мира. Он смотрел на деревья, какие они огромные и мокрые, на отяжелевшую от дождя траву, слушал таинственный шум леса, шум миллионов трущихся друг о друга ветвей. После спертой атмосферы Венькиной хижины на улице было необыкновенно свежо. Борис вдыхал прозрачный, пахнувший дождем воздух, попутно размышляя по поводу непредсказуемых причуд своей судьбы, забросившей его в этот фантастический уголок, обитель одичалого журналиста. Странная все-таки штука, эта жизнь, думал Борис. Странная и непонятная. Еще вчера такая обыденная и привычная, завтра она вдруг предстанет пред тобой с совершенно немыслимой стороны, и ты будешь барахтаться в ней, как топор в проруби, не понимая, по какой уважительной причине тебя тянет на дно. Возможно, ты начнешь паниковать. А может быть, попробуешь выплыть. Ты будешь пытаться разобраться, что к чему. Но как отличить ложь от вымысла? А вымысел от правды? А правду от лжи? Кто подскажет? И есть ли вообще, кому подсказать? А если и есть, не солжет ли подсказчик?

Внезапно что-то с тяжелым стуком плюхнулось на траву рядом с Борисом, заставив его отвлечься от своих мыслей. Борис перевел взгляд на землю и увидел валявшиеся неподалеку кирзовые сапоги.

– Переобувайся, – раздался за его спиной голос Губбеля.

Борис обернулся и недоуменно спросил:

– Зачем?

– Я хочу тебе кое-что показать.