Кто-то оттуда

В горнице запах ощущался еще сильнее. Обставлена комната была весьма скудно – самодельные стол, две табуретки, лежак. В углу вешалка, под ней куча тряпья. Впрочем, детали интерьера Бориса в данный момент не интересовали, ему хватило и одного беглого взгляда. Все свое внимание он сосредоточил на том, кто спал. Грубое подобие кровати, служившее спящему ложем, было сколочено из плохо обработанных неокрашенных досок. Поверх лежака набросано несколько шкур, на шкурах матрас. Человек лежал на боку, лицом к двери. Борис смотрел на него во все глаза, с трудом узнавая в этом заматеревшем типе своего старого дружка Веньку. Он видел перед собой худощавого жилистого мужика с густой, русой бородой и обветренным, изборожденным резкими складками лицом, спавшего в верхней одежде, без простыни, без подушки, прямо на голом матраце, подоткнув себе под голову свернутое валиком одеяло.

Какая-то нечаянная жалость подкатила вдруг комком к горлу Бориса. Он вообще был весьма чувствительным парнем, но черту эту в себе не приветствовал, и если что – вступал с нею в непримиримую борьбу. Причем, порой эта борьба принимала весьма необычные формы. Вот как теперь, например, когда, желая погасить внезапный всплеск сентиментальных эмоций, он набрал полную грудь воздуха, выдержал паузу и неожиданно гаркнул во всю мочь своей дури:

– Губбель, подъем!

Бедный Вениамин, что с ним после этого сталось! Он дернулся, словно подстреленный лось, сбросил с себя одеяло и в страшном переполохе вскочил на ноги, одновременно пытаясь дотянуться до висевшего на гвозде ружья. Борис уж и не знал, что ему делать, то ли смеяться, то ли драпать отсюда подобру-поздорову, как вдруг Вениамин застыл на месте и, ошарашенно глядя на физиономию своего громогласного визитера, воскликнул:

– Борька, ты?!

Он отбросил в сторону оказавшееся ненужным ружье, опустился обратно на кровать и, указывая Борису на стоявшую около окна табуретку, все так же недоумевая спросил:

– Как ты меня нашел?

– То есть как это как? – тут уж пришел черед удивляться Борису. Он уселся на табурет и вопросительно уставился на Губбеля. – Проснись, Веня, ты же мне сам позвонил в Москву и все подробно растолковал.

– А я тебе что, разве звонил?

Вениамин имел вид настолько растерянный и изумленный, что Борису стало страшно. У него вдруг возникло ощущение чего-то непоправимого, неумолимо надвигающегося из неведомых и загадочных сфер. Правда, наваждение это длилось недолго, до тех самых пор, пока Бориса не осенила внезапная мысль, расставившая, казалось, все по своим местам. Он улыбнулся и с заметным облегчением пробормотал:

– Господи, чего я от него жду, он же пьяный.

– Это кто из нас пьяный-то, – моментально среагировал Губбель. – Сам несешь какую-то околесицу, а на меня киваешь.

– Вот злодей, – Борис всплеснул руками, – ведь наверняка же квасишь тут в одиночку, так мало того, еще и отпираешься. Ну, чего молчишь? Правда глаза колет?

Вениамин не отвечал. Некоторое время он безмолвно смотрел на друга, затем тихо проговорил:

– Боря, что все это значит?

– Ну уж нет, – Борис начал злиться, – это ты, мил друг, изволь мне объяснить, что все это значит!

– Мне нечего объяснять. Я у себя дома, сижу на своей кровати и ни к кому не врываюсь незваным гостем.

– Это я то незваный? Ну ты, брат, даешь! Давай-ка все-таки проясним этот вопрос окончательно: ты мне звонил в прошлую пятницу утром, или не звонил?

Губбель скривился.

– Мы переливаем из пустого в порожнее. Последний раз я пользовался телефоном полгода назад – говорил с отцом, матерью и сестрой. Все, больше я никому никуда не звонил. И давай закроем эту тему.

Борис подозрительно сощурил глаза, от чего лицо его приобрело выражение хищной целеустремленности.

– Странно, – сказал он тоном государственного обвинителя, – почему ты так спокойно об этом говоришь. Разве тебя самого не удивляет, откуда этот гипотетический шутник узнал о твоем местообитании, когда даже твои родители не ведают об этом ни слухом, ни духом?

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Тикали настенные часы. Снаружи зашелестел, забарабанил по оконному стеклу обильный летний дождь. Борис ждал. Сам даже не зная, чего именно, он тем не менее каким-то шестым чувством ощущал присутствие некой невысказанной тайны, водораздельным хребтом пролегшей между ним и его притихшим другом. Наконец, приняв вид человека, пришедшего к какому-то важному решению, Вениамин прервал порядком уже затянувшееся молчание и заговорил:

– Ты спрашиваешь меня, почему я так спокоен. Почему не удивляюсь. Задним числом ты упрекаешь меня во лжи. Но я не лгу. Я действительно никакого отношения к этому твоему таинственному телефонному звонку не имею. А не удивляюсь я по той простой причине, что человека, видевшего океан, трудно удивить стоячей лужей.

Губбель замолчал. Он сверлил Бориса испытывающим взглядом, как это делают обычно люди, желающие знать, что думает о них собеседник. Выдержав паузу, он как будто невпопад спросил:

– Как ты думаешь, почему я здесь?