Кто-то просит прощения

– Что здесь? – не удержался от вопроса Доктор.

– Красное вино. Без примесей.

– Кагор?

– Конечно, нет. Кагор пришлось бы смешивать с козлиной кровью… – Кейн улыбнулся. – Или ты на это надеялся?

– Не надеялся, – проворчал Доктор, принимая чашу из рук Насти. – Но от тебя всего можно ожидать.

– Спасибо. Это очень важный для меня комплимент.

– Тебе виднее.

Убедившись, что Кислый допил вино до последней капли, Кейн поставил чашу около алтаря, раскрыл старую книгу и принялся громко читать заклинание. Кажется, на латыни.

Доктор думал, что обращение к Сатане не займёт много времени, но вскоре понял, что ошибся – минута проходила за минутой, а заклинание не заканчивалось. Кейн читал громко, нараспев, и читал выразительно – явно тренировался, готовясь к выступлению, и не только проговаривал фразы, но и продумывал интонации, умело играя хорошо поставленным голосом. Кроме того, Кейн установил две переносные колонки, маленькие, но достаточно мощные, чтобы наполнить звуком всю площадку, и в какой-то момент включил запись органа – негромкую, очень характерную, на которую идеально ложились напевная латынь, жар факелов, полнолуние и красная пентаграмма над алтарём. Кейн продумал всё, и вскоре Доктор почувствовал, что его затягивает в заклинание. Неспешно, но неотвратимо. Как в омут. И ещё он, кажется, начал понимать некоторые слова и повторять их вслед за Кейном, раскачиваясь в такт музыке. Повторять не в одиночестве, а вместе со всеми. И вместе со всеми воздевать руки к полной луне, которая не спешила подниматься высоко и подсвечивала происходящее мистическим серебряным светом.

Не настоящим светом, а отражением настоящего.

В голове не шумело. В голове просто ничего не осталось, кроме радости единения и обращения к тому, кого они так сильно жаждали видеть. Желали видеть все вместе и каждый по отдельности. Страстно желали видеть, разрываясь от предвкушения и неистового желания встречи с Сатаной. И Доктор желал этого столь же сильно, как остальные. И Зебра призывала Сатану всей душой. И горящими глазами. И яростными выкриками.

Чего уж говорить об остальных?

На мысу не осталось равнодушных. На мысу не осталось неверующих. На мысу бесновались те, кто был готов призвать и принять дьявола. В мир и в себя.

– Господин! Явись! Явись к нам теперь! – Кейн перешёл на русский. – Явись, ибо ради тебя я отвергаю плоть Христову! Я плюю на распятие! Я верую только в тебя!

Кейн вновь наполнил и пустил по кругу чашу, и в ней, кажется, сейчас была кровь. Но не Христова, а козлиная. И это обрадовало, потому что всем показалось, что из висящей над алтарём луны выступила окутанная лживым светом фигура. И с каждым глотком козлиной крови та фигура обретала плоть и силу – в этом мире. А напиток в чаше всё больше и больше делался кровью. Теперь уже не казался, а давал характерный привкус. А время исчезло, растворилось в жаре факелов, полной луне, напевной латыни и явлении Господина.

Время спряталось в реальность, а у алтаря смешалось всё.

Доктор поворачивает голову и видит Рину, жарко целующую в губы полуголую Настю, и громко смеётся, и начинает стягивать с Насти спортивные брюки – последнее, что осталось на ней из одежды. Чувствует прижавшуюся девушку и отвечает на страстный поцелуй Зебры. Плечи которой кусает не помнящий себя Кислый. И бросает куда-то чьи-то спортивные штаны, не помня, как они оказались в его руках. И начинает танцевать, окончательно теряя время, место и смысл, зная лишь луну, алтарь и явившегося Господина. Видя его здесь – его величественную козлиную морду, смеющуюся блеянием и толкающую рогами. Зная лишь отсутствие правил. И музыку, которая больше не ложится на заклинание, а заставляет кружиться в хороводе. В мельтешении смеха, тел и вседозволенности. Зная только абсолютное слияние всех со всеми в радости служения Нечистому. Радуется Зебра, с которой Кислый. Радуется Доктор, который тоже с Зеброй, но в сладкой истоме знает, что только что под ним была Настя. Знает, что был с Настей, а теперь видит, как смеётся Рина, обнимающая Кейна за шею. Доктор видит… и с удивлением находит себя с Зеброй. И понимает, что был и с Зеброй, и с Настей, а Рина – только с Кейном. И от этого понимания ему становится дико, но с Зеброй – сладко. И он снова впадает в туман единения не важно с кем, но чёрный червячок в душе не позволяет ему радоваться так, как должно радоваться милости Господина, подарившего своим ученикам удовольствие вседозволенности. А потом Доктор находит себя стоящим подле камня и обнимающим Зебру, а она ластится к нему, прижимаясь всем телом. А Кейн укладывает на алтарь громко смеющуюся Настю. А Рина обнимает Кейна сзади, как своего мужчину. А Настя смеётся, даже когда Кейн провозглашает:

– Прими эту жертву, Господин! Прими и спаси мою Рину! Умоляю тебя – прими!

А Доктор видит в руке ненавистного Кейна кинжал и понимает, что сейчас… вот сейчас его Рина будет спасена жертвой Сатане.

«Моя Рина!»