Кто ты, Эрна?

— Наташа! Тёма тебя попросил. Помолчи. Я путаться начинаю. В общем так, Тёма. Специально для тупых и смеёмся после слова «лопата», не раньше! — и папа погрозил маме пальцем. — В общем так. — повторил он, не решаясь, видно, вступить в прошлое, вздохнул и начал: — В седьмом классе уважающий себя хулиган пионерский галстук не носил. А точнее носил в кармане школьных брюк. Из школьного пиджака уважающий себя хулиган делал жилетку. Рукава просто выпарывались. Хэви-метал! — И папа сделал пальцами две «козы». — В то время мы ещё не стояли на учёте в детской комнате милиции, но нас регулярно вызывали по субботам в кабинет директора на совет по профилактике правонарушений. Там сидела участковая милиционерша по фамилии Дворникова, учителя и кучка пенсионеров-ветеранов. Они занимались «воспитанием». То есть прорабатывали нас. Доставалось всем. За одежду особенно. Надо было прийти в пионерской форме, причём рубашка должна была быть синяя, а не белая, в седьмом классе старшие пионеры ходили в синих рубашках. Но в основном приходили одетые кто во что горазд, все хотели выпендриться и чтобы члены комиссии побесились. Такой, что ли, вызов. Ах, раз вы меня вызываете, так я вам покажу, ещё пожалеете. И вот однажды в холле, где все «нарушители дисциплины» ожидали своей очереди на «казнь», я столкнулся с Мариной Гавриловой.

— А тебя за что? — у меня, если честно, был шок.

— Газировку на уроке истории пила из пенала.

Я вообще обомлел. Мы в одном классе, а я и не знал об этом!

— Ты, Щегольков, почаще на уроках появляйся.

— Нет. Марин! Ты расскажи!

Я не могу сказать, что у меня до этой встречи были с Мариной какие-то приятельские отношения. Скорее настороженные. В детстве мы с ней дрались, и даже в кровь. Она не умела драться. Но, если её кто-то задевал. приставал, напрашивался, она не пугалась. Помню, как в четвёртом классе она собирала цветы на пустыре. И наша компашка к ней пристала. Её избил Скворцов. Царство ему небесное, он давно спился и недавно умер. Я не посмел её защитить. Скворцов бил, она пыталась ему ответить, а мы, остальные, стояли и смотрели. Только один пацан мямлил, что не надо, бить. Я молчал. Когда она всё-таки ушла, рыдая, с пустыря, тот поцан собрал эти синие цветы, брошенные ей, а мы все начали над ним смеяться. Перед смертью Скворцов рассказал, что был очень зол на Марину. Когда она была в первом классе, он за ней, что называется приударил, даже подарил ей заговорённый каштан. Потом она ему разонравилась. Но сам факт, что он приглашал её к себе домой и что-то дарил, и развлекал болтологией, его выводил из себя. Когда он её увидел на пустыре, то и налетел на неё. Он говорил, что в нём закипела жуткая злость. Ему показалось, что она вроде в какой-то дымке. Был конец августа. Мошка у нас только в июне, а тут вот это облако, которое ему померещилось, его добило окончательно… Это вот было номер раз необычность, которую я узнал не так давно.

А тогда мы сидели с Маринкой… — папа кашлянул, — с Мариной на шикарных креслах. В холле на первом этаже стояли столики, а рядом с ними шикарные мягкие кресла. За нами, у окон, стояла «оранжерея»: цветы в горшках. Ну там разные листики мохнатые, не разбираюсь я в цветах — папа кашлянул и посмотрел на маму, я на маму не хотел смотреть: в конце концов, ничего такого, папа просто вспоминает своё детство и, ясно, как белый день, первую любовь.

— Я был с мамой, с твоей бабушкой, — надо было приходить с родителями на этот чёртов совет. Но многие приходили одни, а я — с мамой. Но мама ходила неподалёку, по коридору, чтобы никто не подумал, что она моя мама, хотя все по-моему знали.

На Марине был пиджак, даже не пиджак, не знаю как это у девчонок называлось. Что-то такое голубое летучее, на пуговицах.

— Тогда «летучая мышь» была в моде, — подсказала мама.

— Наверное. Такие плечи ещё широкие и штаны-«бананы». А у неё они были необычные, какие-то прорези, кармашки, в общем, тяжело мне описать, не знаю, как описывать. Хотя помню всё. Я её заметил, благодаря прикиду. Мы разговорились. Она рассказывала, что произошло на уроке. Я рассказывал, как мы трясли прохожих на улицах.

— Как? — я постарался не показывать своё волнение.

— Теперь ты перебиваешь. Как, как, — занервничал папа. — Трясли мы прохожих, окружали и отбирали мелочь. Ну там рубль, два. Редко трёшник.

Опа! То чувство, когда папа тоже мелкий воришка.