Кто ты, Эрна?

— Да. Она шила их и шила. Купила в универмаге маленькую мягкую игрушку, распорола её, увеличила выкройку и сшила двенадцать драконов, набила их порезанным на кусочки шерстяным ватином. Во времена дефицита мама купила ватин — хотела шить себе одеяла, но так и не собралась. Драконы получились огромные, мама всем их раздарила, оставив себе карлика.

— Карлика?

— Самого страшного, со свешивающейся на бок головой. Первый блин комом.

Я припомнила из глубокого детства какую-то зелёную игрушку, игрушка мне кивала, она должна валяться где-то на даче.

— А зачем мама шила этих драконов?

— Чтобы ты родилась в год дракона.

— Но зачем?

— Не знаю. Мне было это неинтересно. Я зарабатывал деньги и мечтал жениться на богатой женщине. Мама была очень бедной, очень переживала, когда её на рынке обвешивали. А деньги за обвес заставляла требовать меня.

— Вы ходили вместе на рынок?

— Иногда. Когда я не работал. Мама часто ходила на рынок вечером одна. Вечером можно было купить подгнившие фрукты подешевле. А в ноябре мама ходила и покупала виноград россыпью…

— Мама и сейчас его покупает! — вдруг вспомнила я, — и ещё всё вспоминает те палатки у кладбища, которые теперь магазин.

Вот тут и заявились мама с отчимом. Отчим шмыгнул на кухню как трусливый ушастый ёж. Их на даче навалом. Мама встала в дверях, при входе в мою комнату.

Она посвежела, похудела, на руках были следы от укусов комаров. Но это было не главное. Глаза у мамы светились. Мама была счастлива. Я это сразу уловила.:

— Папа, что ли, за тебя убрался?

Мы с папой молчали. Папа пыхтел.

— Ну привет, — улыбнулась мама папе.

— Привет, — вздохнул папа.

— Мам! Я сама!

— Что сама?

— Убралась. А ты бы обувь сняла, ты же с улицы, — я несла чушь, какая там грязь с улицы в плюс тридцать пять по Цельсию.

— Да, да, извини. Совсем плохая стала, — и мама обратилась к папе: — Всё по твоей милости.

— Что — по моей?

— Мозгов лишилась. Вот что. Пока ты рыбу свою удил… — мама всхлипнула. — Доудился. Девочку сироткой оставил. Пришлось мне замуж выходить.

— Не надо! — попросил папа.

— Ты вообще думаешь, что делаешь, — мама вернулась в одной шлёпке, — Все мертвяки в гробах давно сгнили, а ты всё не угомонишься.

— Ну зачем ты так. Я же страдаю, — мне показалось, что вздохи пошли строем, как солдаты с полигона, которые приезжали к нам в школу 9 мая.

— Отстрадался. Чего надо? — и мама крикнула отчиму: — Куда дел шлёпку?

— Перепутал, — недовольно сказал отчим.

Я очень удивилась. Обычно он говорил: «А я откуда знаю, где твоё…»

Вы, наверное, поняли, что маму это бесило, а меня бесило, когда отчим брал мои швейные принадлежности, любимые мои ножницы, особенные, которые с виду были обычными. Я и отчим крепко поссорились из-за этих ножниц. Отчим утверждал, что ничего не знает. Тогда мама залезла в верхний ящик его комода, где он хранил все документы и все железки, а также скапливал использованные батарейки, которые перемешивались с полными и в итоге мама выкидывала всё подряд. Ножницы нашлись в ящике комода, а отчим продолжал утверждать, что он не брал, а это я сама свои ножницы разбрасываю. «Никакого достоинства — ни на грамм, ни на микрометр, — плакала тогда мама, — врун».

Отчим кинул маме вторую тапку.

— Уж купила ему две пары чёрных шлёпок, себе — синие. И всё равно путает. Дальтонизм, — мама напялила шлёпку и обратилась к папе: — Так чего тебе недостаёт?

Папа вкратце рассказал всё, что объяснял мне, добавил:

— Стечение обстоятельств. Ты веришь, что я вас продолжаю защищать. Ты чувствуешь, что я в комнате?

— Ты меня не ценил, — сказала мама абсолютно не о том, и села на мою кровать.

И тут случилось неслыханное. Отчим, который обыкновенно, приходя домой, бежал на кухню варить сосиски, вдруг подошёл и встал перед мамой на колени.

— Уйди отсюда! — не удержалась я, с какой стати вообще он ездил к маме на дачу. Это после своей Воркуты он ещё смеет! — Не видишь важное дело.

Отчим тихо отошёл, ушёл, погремел кастрюлями и сковородами и… вернулся, его трясло, он был взбешён. То есть он вышел, подчинился а потом его накрыло. С ним всегда так. Он держится, держится, а потом накидывается. Что он нам с мамой наговорил за последний год! Даже вспоминать не хочется. И всё то же: спокойный, спокойный и вдруг — хоп!

Шлёпка сама слетела с ноги мамы, полетела, впечаталась в отчима. Он стоял как вкопанный, тёр лоб — шлёпка впечаталась ему в лоб. И вдруг папа встал на колено и обул маме ногу. Я помогла папе сесть обратно. Рука его на ощупь твердела, а я держала его за предплечье секунд пять, не больше. Он твердел, наливался как мишка Тедди, их надо набивать очень плотно. Они же первоначально были набиты опилками.

— Ну так что надо? Сколько ещё собираешься здесь столоваться? — орал отчим. — Что ты ребёнка пугаешь каждый день?

— Он меня не пугает! — я возмутилась тому, что отчим уже и папу попрекает деньгами и продуктами, хотя папа не ел вообще, и денег у него было навалом своих.

— Мне вот что надо, — вздохнул папа зловеще. Впервые зловеще. — Мне надо проговорил он. — Чтобы ты ушёл отсюда навсегда.

— И это всё? — отчим хохотал. — Кукла будет меня учить?