Кто ты, Эрна?

— Ну что? С папой гуляешь? — голос дрожит, и в то же время ироничен, как будто насмехается. Это мама любит. Мама мастер подкалывать, она может шутить очень зло. Просто этот год её измотал, ещё эта щитовидка. И проданные за бесценок прабабушкины бриллианты…

— А как ты узнала?

Конечно же отчим (язык больше не поворачивается называть его Стасом!) всё доложил маме. Не дал ей спокойно отпуск догулять. За это я всегда и не любила отчима. Он был молчаливый, необязательный, мог пообещать и не сделать, а чуть что бежал жаловаться: другу дяде Серёже, тёте Наде-толстой — это если на маму, а на всё остальное отчим жаловался маме: на проблемы и интриги на работе, на президента и на пробки.

Я понимала: отчим вернулся раньше, что-то не срослось там, в Воркуте, плюс такое происшествие дома… Если мама пыталась рассказать что-то отчиму, что-то возмутившее её, поделиться, отчим искренне удивлялся: «Зачем это ты мне рассказываешь?» Хорошо ещё не говорит, как у нас в классе «это твои проблемы», — я всегда в таких случаях вспоминала нашу поганую школу. Вот и сейчас не дал маме спокойно на даче отдохнуть, испугался отчим тряпичной по сути куклы. Правда он не знал, что она тряпичная.

— Как узнала, как узнала, — папа настучал, — мама хохотала.

— И ты приедешь?

— Да не подумаю. Надеюсь, он тебя не задушит ночью?

— Да нет, мам, что ты. Дать ему трубку?

— Мне не о чем с ним разговаривать. Небось, за шоколадками в магазин поехали?

— Откуда ты знаешь?

— Да знаю уж. В общем, буду, как и договорились, шестнадцатого. И передай ему, чтобы убирался к чёртовой бабушке.

Мой телефон сдох.

— Мама не приедет до конца отпуска. Она тебе не рада.

Мне показалось, папа стал поживее, если так можно выразиться о выходце с того света. Мама волновалась, болтала неестественно бодро, папа тут же «ожил». Да! Абсолютно точно он подпитывается энергией, возбуждением, нервами.

— Ты умная девчонка, Лора!

— Пап! Ты заколебал уже мысли читать. Я тоже так хочу.

— Не надо, — не смотря на «улучшение самочувствия», папа шаркал как дед.

Мне порядком надоело плестись, но я же несмелая, мне неудобно возмутиться, я не могу бросить папу. Да и шоколада мне больше не хотелось.

— Спроси, пожалуйста, у прохожих: который час.

— Зачем? Около одиннадцати.

— Мне приятно, — папа вздыхал еле слышно, но говорил… говорил… говорил. Болтливый у меня папа, оказывается. — Мне хорошо, что тут время.

— А там что: нет времени?

— Там безвременье. Я тебя как-нибудь свожу в плывуны, — папа замолчал, стал шаркать ещё сильнее. Но пока я его не тащила. Передвигался сам. — Можно сказать, что время протекает там сквозь. Спроси который час, а?

— Почему я? Сам спроси! — мне не хотелось ничего ни у кого спрашивать. Я всегда удивлялась людям, которым ничего стоит спросить, попросить, напрячь, загрузить тебя по полной. Мне казалось, это неудобным. Ведь всё, абсолютно всё, можно научиться делать самому.

— Я не могу спросить, — папа выдохнул. Опять он говорил как будто нутром, рот у него больше не открывался. «Экономит силы», — поняла я и решила папу позлить:

— А почему ты не можешь спросить? — одна девчонка в школе всегда привязывалась с такими вопросами, выпытывала и выпытывала, устраивала допрос: «А почему?», «А зачем?» и дальше — повторяла твой ответ… Вот я и решила повредничать.

— Призраки не могут первыми заговаривать. И потом, я могу общаться только с родственниками.

— А как же отчим?

— Отчим — не родственник, но и не чужой вам. Поэтому я могу с ним говорить, если я захочу.

— Значит, с нами ты можешь заговорить, если даже не хочешь?

— Вам я обязан отвечать.

— Нормально. Который час? — спросила я у какой-то тёмной фигуры.

— Без пяти одиннадцать, — сказал человек.

Папа чуть-чуть «ожил». Он подпитывался любым общением, питался вниманием окружающих, взглядами, словами, обращёнными к нему — мне это стало совершенно ясно.

Мы подходили к дому, шли мимо нашего супермаркета. Казалось со вчерашнего вечера, когда я встретила тётю Надю и она меня подвезла, прошла вечность. Это было смешно, но я поверила в папу окончательно и бесповоротно. Мне было страшно — отчим нервничал, злился. Но он ничего не может сделать. Ничего. Необычность и вообще невероятность ситуации не пугали меня. Мне так надоела моя серая жизнь, что я была готова на всё. Я заново родилась с этой ночи. Главное: ничего не бояться. Я вспомнила ту высокую женщину с перстнем на концерте «Тип-топа»…

Мы прогуливались с папой очень и очень не торопясь. Луна улыбалась, звёзды подмигивали нам. Комары заедали. Но мне было плевать на комаров. Пусть себе роЯтся, козлы рогатые. Я вспомнила, как в детстве смотрела на луну, тогда, в шесть лет, я была уверена, что у Луны есть лицо, и она смотрит только на меня, исключительно на меня, единственно на меня! А как ещё иначе объяснить то, что я в своём кружке лучше всех мастерю кукол именно с такими круглыми лицами? Мне поэтому так и понравилась та перчаточная бабуля. Эта бабуля была в морщинах и горбоносая, а не так как мои фирменные куклы — рожи луны полнолунные.