Кто ты, Эрна?

— Я искал, искал… Искал. Не нашёл собачки. Когда тебе было два месяца, я подарил тебе плюшевую собачку, зелёную в чёрных пятнах. Я купил её в китайском общежитии за тридцать пять рублей. Кстати, деньги, у вас всё те же?

— Деньги как деньги. Тысячи.

— Значит, инфляция. Я так искал тебе эту собачку. У меня совсем не было денег. Я искал хорошую и дешёвую.

— Да вот же она! — я достала игрушку из-под матраса. — Я с ней сплю. Это мама мне отдала.

— Ах, вот оно! Можно?

Я протянула собачку. Папа положил её себе на чёрные ладони. Сидел и смотрел на неё.

— А почему, раньше, когда ты умер, ты шебуршал игрушками, а мама тебя не видела?..

— Мама — видела. Я ей снился. Она тебе не рассказывала?

— Н-нет.

— Так, папа, я не поняла. Ты был невидимый, раз маме снился?

— Для мамы — да.

— А почему ты сейчас видимый? Или тебя только я вижу?

— В плывунах развитие. Прогресс, эксперимент. Я первый ходок.

— Ты говорил. Но мне от этого понятнее не становится.

— Не в каждой семье верят, что их папа оттуда их защищает. А я нисколько вас не защищал.

— Знаешь, папа, мне кажется, мама больше от бессилия это говорила. Когда тебя обижают, хочется верить, что обидчик будет наказан. Ты был вроде бога.

— Ну уж нет. Я был я. А Он — папа подбросил на открытых ладонях собачку, и так же поймал. — Он — это совсем другие сферы, высшие. Совсем другое

— Ма-а-ма! — испугалась я, увидев, как неуклюже летает моя летучая собачка. Я кидала и подбрасывала её за свою жизнь приблизительно так. — Ты как будто с чужими руками, или в больших рукавицах.

— Привыкну. Надо размяться.

Старушка на подушке вроде бы опять дёрнулась.

— Ма-ама! — я снова шарахнулась.

— Я не сделаю вам ничего плохого. Не бойтесь меня. Всё, пока всё. — папа весь как-то обмяк, стал похож на одну из моих игрушек.

— Ты устал от разговора?

— Нет. Совсем нет. То есть — да-ааа. Надеюсь всё исправить.

— Значит, ты здесь, пока всё не исправишь?

— Да.

— А это долго?

— Не знаю, дочь. Ничего не знаю. Мы же не будем, покупать шоколал, дочь? Мама же не любит, когда ты много ешь.

— Мама, мама, — заворчала я. — Мама на даче.

Поздравляю себя: теперь я дочь призрака. И по ходу сумасшедшего призрака.

Глава пятая Новый жилец

Бывает так. Тянется, тянется день, тянется твоё существование, конца и края нет этой серости, повседневности. И мучаешься, щёлкаешь пультом по программам, сидишь в ожидании сообщения перед компом. Все такие красивые, такие успешные, постят фото, общаются в сети, тусят в старом городе. Я одна такая дура или ещё есть люди, которые никому не нужны? Меня спасают куклы, вязание тоже. А шитьё — бесилово. Шей да пори — без дела не сиди… Шитьё юбки продвигалось. Но даже за швейными занятиями мне грустно. Так вот поживу до старости, смастерю сотни кукол, и всё. Куклы останутся — это радует. Но хочется насыщенно жить сегодня. Обычно приблизительно такие мои терзания заканчивались пересчитыванием мелочи и походом в магаз за шоком. То есть, за шоколадом. Иногда и на две плитки хватало. А когда хватало на три, мир становился цветным, и этому не мешали ни мошкА, ни комарьё. Но сегодня день был самый насыщенный в моей жизни. С ночи я была в шоке. Сначала по привычке хотела шок-допинг, но папа пожурил, я заснула. Да! После утреннего разговора я легла спать. Может, это старушка носастая усыпила меня, перчаточная кукла. Я чувствовала себя ужасно уставшей, как будто мне пришлось плотно набить наполнителем голову ростовой куклы. Проснулась я от пикания мобильника: отчим писал, что скоро будет…

Ага! Вот почему он мне сразу ответил — он ехал в поезде и скучал. Обычно он мне не отвечал так быстро. Но деньги в ящике на кухне были не его. Мне его вообще не нужно, этого предателя. Я молнией бросилась на кухню забрать деньги. Стас вошёл, поздоровался. (Последнее время он не здоровался ни со мной, ни с мамой, и вёл себя так, будто мы ему должны по гроб жизни.) Он осунулся за те три недели, что я его не видела. Под глазами налились мешочки. Стас неаккуратно (что на него не походило), бросил чемодан посередине прихожей, раздражённо пнул его ногой и сразу полез под душ. И я спокойно, спокойненько так, перепрятала деньги у себя в комнате. После ванны отчим разобрал чемодан, включил стиралку. Она неестественно зарычала, она будто охрипла.

— Ей не пользовались две недели, соскучилась, — сказал папа о стиральной машинке. Впервые сказал, а не вздохнул. Он как-то сразу стал сильнее после того, как чемодан в прихожей с шумом грохнулся, брякнулся о половую плитку — у нас в прихожей плитка на полу. Всё падает в два раза громче, чем на обычный пол. Папа выпрямился на стуле.

— Ей надо прокашляться и тогда она войдёт в колею, — в тон папе ответила я как бы о машинке. На самом деле и папа, и я говорили о стиралке иносказательно, то есть имели в виду отчима.

Сейчас отчим готовил на кухне.

— Иди к нему, — вздохнул папа, как и раньше. В нём не было резвости, как после падения чемодана. То был минутный прилив сил.

— Не пойду.

— Иди!