Кто ты, Эрна?

«Барахляный» — я вспомнила, что-то подобное из своего глубокого детства. «Барахло» я часто слышала и от мамы, когда притаскивала из магазина мешок с синтепоновым наполнителем — он же пухлый.

— Опять барахлом всю комнату завалишь? Давай скорее игрушку набивай.

Ага, подумала я, «барахло» — папино слово или, наоборот, мамино, а папа просто повторяет?

— Моё это слово. Я так называл вредные продукты — «барахло», — сказал папа, на этот раз не вздохнув. — Шоколад — «барахло»

— Уйди от меня! — взбесилась я. Шоколад был моим наркотиком, транквилизатором, дурной привычкой — как угодно называйте. Я испугалась, что папа пропадёт, я говорила, отвернувшись от него, копаясь в шкафу, я искала футболку посимпатичней в честь воскрешения папы или его тени — какая разница! — решила принарядиться… Я аккуратно покосилась на стол. Папа по-прежнему сидел на стуле, вполоборота. Значит, не обиделся.

— Я не воскрес. Пока я тень.

— А воскреснуть у тебя не получится?

— Не-е-эт, — папа сказал это протяжно-протяжно, стало понятно, что звуки какие-то нечеловеческие, страшные, утробные. — Воскреснуть — это… что ты, что ты. Тенью показаться — первый в миру случай.

— Первый случай где?

— Везде.

Я ещё хотела спросить, откуда он вернулся и действительно ли он папа, как утверждает, а не Карл, но решила, что для первого раза с меня достаточно. Не смотря на то, что я была не я, мне этих впечатлений хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, пап, пойдём гулять. Ты бы, что ли, футболку какую надел вместо куртки. Жарко же.

— Мне не жарко, не волнуйся.

— Да уж понимаю. Там же у вас холодно.

— Где?

— В загробном мире, — всё-таки я это сказала сама, не спрашивая.

— Но я не в загробном мире.

— А где?

— Я — в мире ином.

— В ином, значит, в загробном, да? — наконец до меня дошло, что я говорю слова, которые и не думала говорить, как будто повторяю за кем-то. И ещё раз убедилась, что я это не совсем я.

— Загробный — значит — «за гробом». А я — в ином.

— Не понимаю, — а это кто сказал: я или не я?

Всё смешалось, не поймёшь.

Папа впервые посмотрел на меня. Сквозь очки были видны глаза, зрачки бесцветно-серые с зелёными вкрапинками — у меня тоже в зрачках такие вкрапления на сером. Надо сказать, что папа предстал передо мной самым-обычным-вроде-бы-человеком. Но каким-то пыльным, что ли. Как будто одежда пролежала очень долго без дела, и никто за ней не следил.

— Мир конечный, а жизнь вечна — решили у нас, — сказал папа.

— У вас — это где? — я решила, что, раз начал, пусть колется, говорит откуда. Но папа говорил о другом:

— Мир конечен, а жизнь вечна, запомни эти слова. Подумай над ними.

— Запомнила, подумала, — передразнила я недовольно. Прям, как мама, не отвечает на вопрос, а талдычит своё.

— Есть миры вечные и навсегда, такой, как наш. А есть конечный, такой как ваш.

Да чё он заладил: мир конечный, мир конечный, — подумалось мне. Он кончился, то есть скончался, а мы-то живём в мире. Когда-то и мы умрём, а мир останется…

— Ещё раз напоминаю: подумай над тем, что мир конечен, а жизнь вечна.

— Ты с неба? — спросила я в лоб. — Я уже упоминала, что считала, что папа наблюдает за нами с неба.

— Нет.

— Так что: из ада что ли?

— Было дело, похлестали там меня. Ох! Долго объяснять. У меня уникальный шанс. Я — ходок, первый из плывунов.

— Из кого первый? — я понимала мало, слишком много всего, я решила больше не думать. Мозг мой вскипел окончательно.

— Долго объяснять. Попозже.

— Но ты зачем-то явился?

— Да. Сделать дела, которые не сделал, и переиначить, переиграть, переделать те дела, которые сделал неправильно. Но тут всё совпало. Уникальное совпадение. Мысли об эксгумации, энергии плывунов, на кладбище вы не ходили — уникальный, почти ничтожный шанс. Без короля ничего бы этого не было. Он — подвижный разум всего.

— Да чего всего?

— Плывунов.

— А зачем ты столько лет ждал? — вот это были мои слова, кто-то, за кем я повторяла, кажись меня отпустил. Может это был Карл…

— Ждал маминых мыслей и продажи бриллиантов. Бриллианты меня не впустили бы.

Старушка, перчаточная кукла лежала на верблюжьей подушке и кивала мне! Мама-мия! Я вспомнила «Пиковую даму», я вспомнила разные истории про ожившие портреты…Неужели Карл — это она?!

— Ты росла, — шептал папа. — А меня не было рядом. Это время кажется вечностью. Так и есть. Я умер. И время для меня встало. Если бы не мучения…

— Тебя там пытали, да, папа?

— Мамины мучения.

— Причём тут мама? И мучаемся мы только последний год.

— Мама мучается молча, вспоминает, страдает, она тоскует по мне.

— Я тоже тоскую по тебе, папа, — это было неправдой. Папа и так сказал:

— Это неправда.

Мне было стыдно. Как мне было стыдно. Ведь я помнила, что деньги положил в ящик папа. Неужели, я подлизывалась к нему из-за денег?

— В плывунах мучения родных помогают. Я бы чувствовал, если бы ты мучилась и тосковала. Мы можем не рвать с миром конечным — это наше отличие от кладбищенских. Мы не можем рвать с миром конечным, а кладбищенские могут.

Я ничего не поняла. Мне до сих пор было стыдно, и я сменила тему:

— А зачем, пап, ты игрушки шевелил?