Вечером того же дня я получил записку от своего патрона — мистера Виллея: он сообщал, что вернулся из поездки, но еще настолько плохо себя чувствует, что не в состоянии говорить о смерти мистера Левенворта. От мисс Элеоноры я тоже получил несколько строк: она сообщала свой адрес, но просила прийти к ней только в том случае, если у меня будут какие-либо важные известия, поскольку она слишком больна, чтобы принимать кого-либо. Это очень меня опечалило. Больна… одна, в чужом доме!
На другой день, следуя совету Грайса, я отправился в Гофман-хаус и устроился в библиотеке. Не успел я прочесть и нескольких строк, как в комнату вошел тот, кого я ожидал. Он, по-видимому, также сразу вспомнил нашу встречу на улице, как будто немного смутился, но быстро оправился, взял газету и углубился в чтение. Несмотря на это, я чувствовал на себе его пристальный, изучающий взгляд, который очень тяготил меня.
Поскольку с моей стороны было бы неумно рассматривать его таким же образом, я встал, подошел к своему старинному приятелю, сидевшему неподалеку, и завел с ним разговор, причем в скором времени представился случай порасспросить его об интересовавшем меня незнакомце.
Дик Фербидж вращался в обществе и знал положительно всех.
– Зовут его Клеверинг, — сообщил он, — живет в Лондоне. Я встречаю его повсюду, только не в частных домах. До сих пор он еще не принят в обществе — быть может, у него нет ни к кому рекомендательных писем.
– Он человек образованный?
– Без сомнения.
– Вы его знаете?
– Немного — мы обмениваемся изредка парой слов при встрече, вот и все.
Вскоре я простился с приятелем и вышел из зала. На улице меня невольно охватило сомнение: как мог этот господин, незнакомый почти ни с кем в городе, оказаться замешанным в дело, которое так сильно меня занимало? Впервые в жизни я усомнился в проницательности Грайса, поручившего Клеверинга моему особому попечению.
На другой день я повторил свой маневр, но с прежним результатом. Клеверинг заходил в библиотеку, но тотчас ушел, как только заметил меня, и я понял, что завязать с ним знакомство совсем не так легко, как можно было предположить. Чтобы вознаградить себя за эту неудачу, я отправился вечером навестить Мэри Левенворт.
Мисс Мэри встретила меня очень сердечно. Она представила меня пожилой даме, поселившейся в качестве компаньонки в ее доме, и воскликнула:
– Вы, наверно, пришли сообщить мне, что Джен наконец найдена?
– Нет, еще не найдена, — ответил я, огорченный тем, что не могу сообщить девушке ничего нового.
– Но сегодня здесь побывал мистер Грайс и объявил, что надеется отыскать ее в самом скором времени.
– Мистер Грайс был здесь?
– Да, он зашел рассказать, как продвигается расследование. К сожалению, очень медленно, — прибавила девушка грустно.
– Вы слишком рано впадаете в уныние, потерпите немного.
– О, я стараюсь взять себя в руки, но каждый день, каждый час в этой страшной неизвестности действует на меня удручающе. Я готова сделать все что угодно, обыскать каждый уголок… Я бы…
– Что бы вы сделали? — спросил я, когда она вдруг оборвала свою речь.
– Не знаю, — ответила она, переменившись в лице, — быть может, я бы ничего и не сделала.
И, прежде чем я успел что-то возразить, она спросила:
– Вы видели сегодня Элеонору?
Я ответил отрицательно. Мэри, по-видимому, не удовлетворилась моим ответом. Как только ее приятельница вышла из комнаты, она настойчиво поинтересовалась, что я думаю о состоянии здоровья Элеоноры.
– Я полагаю, ее здоровье пошатнулось, — сказал я.
– Мне очень больно, что мы с Элеонорой порознь, — прошептала она и, заметив мой недоверчивый взгляд, добавила: — Я конечно, сама настояла на том, что нам необходимо расстаться, но тем не менее очень страдаю от этой разлуки.
– Полагаю, меньше, чем ваша кузина, — вставил я.
– Вы так думаете? Наверно, потому, что она в материальном отношении находится в худшем положении, чем я? Но поверьте, если бы я могла уговорить Элеонору взять половину моего состояния, я была бы счастлива! Боюсь, однако, она никогда не согласится на это.
– При нынешних обстоятельствах это самое разумное, что она может сделать.