Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

В машкином голосе – глуховатые нотки, от которых мгновенно туманится голова. И сердце колотится, как сумасшедшее: тук-тук-тук… "Ч-чёрт! Специально они такие лифчики делают, что ли?!.." Он, наконец, справляется с застёжкой и соскальзывает губами к её соску – твёрдому, как горошина. Машка коротко задышала, раскинув локти над головой. Диван, обои, искусственная ёлочка на окне, стопка книжек в углу, старый глобус на книжках, вешалка, календарь за вешалкой, овальное зеркало слева – всё привычно сдвигается и начинает медленно вращаться, как на невидимой карусели. Быстрее, ещё быстрей. В мире остаются лишь отрывистое машкино дыхание да эта сладкая горошинка на губах. Да бубнящий звук телевизора за спиной. Да ещё этот запах земли из пакета с картошкой – сыроватый, весенний.

В дверь стучат. Сначала деликатно, потом – всё настойчивей. Тук-тук, тук-тук-тук. Горошинка вздрагивает и укатывается куда-то. Карусель встаёт, как влитая. Ч-чёрт…

– Кто здесь?

– Егор. Дело есть.

– Срочное?

– Позарез.

– Сейчас…

Машка садится на диване, подтянув плед к подбородку. Крылов кое-как застёгивает брюки и идёт открывать. Егор стоит на пороге, сжимая в руке какой-то объёмистый свёрток. Его взгляд – просящий и интригующий одновременно.

– Привет, Лёш. Деньги нужны?

– Ты что – сберкассу грабанул?

– Ха! Сберкасса сама кого хошь грабанёт… Короче – есть шанс заработать.

– Как?

– Тут один мужик кафе открывает. Кооперативное, под названием "Пьеро и Коломбина". Итальянская кухня, то, сё. Ну, и хочет, чтоб у него на стенах фотки висели с этими Пьеро и Коломбиной. Такой как бы эксклюзивный стайл. Причём хочет не позже субботы, потому что в воскресенье у него презентация…

– От нас-то чего требуется?

Егор трясёт свёртком.

– Тут костюмы. Вы их сейчас быстренько надеваете, я вас быстренько щёлкаю, а послезавтра вечером делим бабки. Триста рублей мне, двести – вам.

Крылов оборачивается к Машке:

– Нам это надо, синьора?

– Си, синьор…

Егор приносит из своей комнаты кусок ярко-красного шёлка и эффектно драпирует им диван и часть стены над диваном. Потом развешивает по углам три мощные лампы и ставит в центре штатив с фотоаппаратом. Потом достаёт из кармана вчетверо сложенную журнальную страничку и, расправив, пришпиливает её кнопками к обоям. На страничке – репродукция какой-то дореволюционной открытки. Там присутствует Пьеро, печально сгорбившийся на венском стуле, а над ним, назидательно грозя точёным пальчиком, склонилась Коломбина.

– …я сначала в цирковое ломанулся. Нашёл там костюмершу, отстегнул ей червончик, она мне кой-какого шмотья нарыла. Потом говорю: давай-ка срочно людей искать, которые для съёмки сгодятся. Идём на манеж, смотрю: мамочка родная! Там три таких амбала с шестом, а на шесте девица крутится. Фигурка, конечно, точёная, но фейс – просто лошадиный! И тут я вспоминаю, что у меня за стенкой живут классные ребята, которых, если слегка подгримировать…

Через полчаса Крылов, облачённый в белый балахон с широкими чёрными пуговицами, похожими на блюдца, печально горбится на краю дивана. Его лицо покрыто толстым слоем пудры, а глаза и брови подведены машкиной тушью для ресниц. Рядом стоит так же странно разодетая и напудренная Машка. На ней – чёрное трико с серебряной отделкой и голубая балетная пачка, шуршащая при каждом вздохе. Вокруг коршуном вьётся Егор с фотоаппаратом и отдаёт приказы.

– Так, братцы-кролики. Соберитесь. Пятьсот рублевичей на кону… Глянули ещё раз на картинку и приняли соответствующие позы. Пьеро у нас тоскует, Коломбина ему читает мораль… Э, нет! Так не пойдёт. Надо включаться по-настоящему. По системе Станиславского, о-кей? Ты, Лёш, представь, что у тебя завтра вылет отменили. А ты, Маш, ну… допустим… что Лёха напился и расхреначил витрину на улице Горького, и ты в пять утра пришла его из ментовки выручать… Ну вот, вот, совсем другое дело! (щёлк-щёлк…) А теперь так: Пьеро встаёт на одно колено и дарит Коломбине глобус. Ножка у глобуса отвинчивается? Да должна, должна отвинчиваться! Дёрни сильнее… Вот, отлично. Теперь берёшь его и таким трепетным жестом протягиваешь Машке. Как бы говоря: дарю тебе своё сердце, любимая, и весь земной шар впридачу (щёлк-щёлк-щёлк!…).

Егор тиранит их до полуночи. Ходит, беспрерывно щёлкая затвором, и успокаивается лишь тогда, когда расстреливает последнюю плёнку. Наскоро переодевшись и умывшись, они устраивают ужин на троих: жарят картошку с грибами, делают бутерброды со скумбрией и вываливают в салатницу лечо из банки. Егор так мощно берётся за дело и с такой жадностью орудует вилкой, что в итоге обгоняет и Крылова, и Машку. А затем достаёт из планшета свою флягу с коньяком и торжественно разливает его по стаканам.