Кто Вы, «Железный Феликс»?

«Феликс заявил мне, что он не может искать счастья, когда миллионы мучаются, борются, страдают. Вот так мы и выяснили наши отношения, — грустно писала М. Ф. Николева в своих воспоминаниях. — И он был искренен, он хочет целиком отдаться революции. Я буду помнить его всю жизнь»^{2208}. Николаева умерла в 1957 г., 84 лет от роду. После ее смерти была найдена шкатулка с письмами Дзержинского. Вот это люди! Он ей сказал честно, а она, несмотря на то, что он отказался от ее любви, поминала его всю жизнь добрым словом.

Автор статьи разобралась и в отношениях Феликса с Софьей Мушкат, которой «повезло больше всего. Она влюбилась в Дзержинского заочно: «Я слышала легенды о его революционной страстности, неиссякаемой энергии, о его мужестве и героических побегах из ссылки». Ну, прямо шекспировская Дездемона: она его за муки полюбила». Зачем же ерничать! «А он? Он, очевидно, тоже испытывал к ней любовное чувство, но оно было другое: общее революционное дело». (Это мало? Или очень плохо?).

За границей Дзержинский некоторое время был увлечен Сабиной Файштейн, которая в письмах в X павильон Варшавской цитадели называла его «дорогим моим Феликсом» и понимала его увлеченность революционной борьбой: «…Когда мы опять увидимся и увидимся ли еще в жизни? Ведь перед нами такой страшный, грязный и одновременно такой величественный исторический момент, что любовные страдания, боль, недомогание, болезнь, даже смерть …незначительны, лишь в мере человеческого переживания…»^{2209}.

«Что наши страдания, впереди надежды… Все эти мечты и перед нами гроза. Помни, ты мне нужен. Тоска ужасная, когда я думаю о тебе, о нас всех… Обо мне не беспокойся, милый мой. Ведь я не сама — есть родня. И что я беспокоюсь, здоров ли ты… Помнишь ли… Тебя целую, не забывай обо мне»^{2210}.

Несомненно, что совместная революционная работа способствовала зарождению серьезных отношений Феликса Дзержинского и Софьи Мушкат. После встреч в Варшаве, Кракове и Закопанье они стали мужем и женой, но вместе пробыли недолго. Зосю арестовали. В тюрьме она родила сына Яна-Ясика, которого Дзержинский обожал. «Он вообще пылал какой-то фантастической любовью к детям, потому что дети не несли в себе пороков взрослых и это так очаровывало идеалиста Дзержинского. Воссоединение семьи состоялось в 1919 г…». И опять для автора все нехорошо. Тот, кто так любит детей, идеалист. И то, что он бросит силы ВЧК — ГПУ на борьбу с беспризорностью детей, тоже исходит не от реалиста, а опять же от идеалиста^{2211}.

Всем моим современникам, кто интересуется взглядами Ф. Э. Дзержинского не только по «женскому вопросу», хочется посоветовать взять книгу «Дневник заключенного. Письма», а специально для автора статьи перескажу очень любопытный документ из 76 фонда РГАСПИ. Это простая канцелярская книга, на которой писали рапорты дежурные по ВЧК — ГПУ. У председателя ВЧК было правило знакомиться с ними в начале рабочего дня и оставлять там свои резолюции, порой для принятия необходимых решений. Вот рапорт одного их «ретивых» сотрудников. Он писал, что, окончив работу, некоторые чекисты не выключили свет, не опечатали свои кабинеты, а в одной из комнат он обнаружил даже двух «занимающихся любовью». Рапорт на страницу. А резолюция Дзержинского на пяти с выговором дежурному. За что? Да за то, что он не имеет права писать об этом в каких-то рапортах, «нужен максимум деликатности», тем более не имеет права вмешиваться в отношения этих людей — «мы их знаем, как замечательных сотрудников, они любят друг друга. У них нет квартиры, у них нет возможности общаться…». А далее… гимн любви!

В ВЧК трудилось немало представительниц прекрасного пола. После революции подвергся серьезному испытанию институт семьи. Это было время проповедников свободной любви, теории «чистого стакана», губернских декретов «о национализации женщин» и др., но и в этих условиях Дзержинский постоянно утверждал святость отношений мужчины и женщины и вместе с тем настаивал на тщательной проверке любого факта неэтичного отношения к женщине. В конце июня 1920 г. он писал И. К. Ксенофонтову: «Что касается д-ра Грундганд, то Вы, право, слишком суровы к нему. Я не знаю обстановки, изначально не могу согласиться на расстрел. Я не могу себе представить, чтобы один мужчина мог изнасиловать без молчаливого пассивного содействия насилуемой. Это одно, другое — не могу представить себе, чтобы Грундганд мог сделать это хладнокровно. С расчетом на безнаказанность [за] это преступление, что сделал это в состоянии возбужденного порыва. И почему мы его должны судить? Если бы он, сотрудник ВЧК, изнасиловал арестованную, тогда это другое дело, но он это совершил не как сотрудник ВЧК… это обыкновенное преступление, не имеющее к ВЧК отношения. Доктор изнасиловал пациентку, — вот и все. По-моему, это дело даже не революционного трибунала, а народного суда^{2212}.