Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Ты опять здесь, парень! Пока не доведешь до греха, не отстанешь?

Шофер сорвал лист с орехового дерева и раскусил зубами его черенок.

— Скажи, сколько я должен, посчитаемся. Может, потом не по пути мне будет сюда заезжать.

— Ступай, братец, вон туда, через овраг. Не нужно мне от тебя ничего. — Сидамон подтащил к плетню корягу и стал затачивать колья.

— Никуда я не поеду. Из-за каких-то грошей не хочу, чтобы ты мою мать недобрым словом помянул, — заупрямился шофер.

— Не ругаю я тебя и никого не ругаю. Тебе что, с утра поскандалить охота? Ограду мне развалил, да сам же и обижаешься. Ступай, займись своим делом, а я как-нибудь наведу тут порядок!

Шофер не только не ушел, но подошел к Сидамону еще ближе, взял заостренные колья и подпер ими смятые саженцы, потом помог хозяину починить плетень.

Все время, пока они работали, Сидамон молчал, а шофер не умолкал ни на минуту.

Оказалось, что он из Шроши, работает шофером в колхозе. Повез квеври на продажу. Отец его старый гончар, мастер по этим самым квеври, и ни за что свое ремесло не оставляет, хоть это дело по нынешним временам пустое, возни много, а толку мало; как говорится, овчинка выделки не стоит. Вот он и решил продать несколько отцовских квеври, порадовать старика, да вчера впустую до ночи в Хашури проторчал. Кто теперь покупает квеври? Кто зарывает их в землю? Никто. Даже прицениться ни один не подошел. «Я поутру из колхоза тайком уехал, — рассказывал шофер. — Наш председатель, между нами говоря, пустой мужик, сейчас волосы на голове рвет, ищет меня. Работы шоферской в колхозе хватает, времени в обрез, но, сами небось знаете, старый что малый: разворчится отец — ты со мной не считаешься, только о себе думаешь, а все мои труды и заботы псу под хвост… Часов в двенадцать ночи выехал я из Хашури. Мог, конечно, и пораньше выехать, но инспекции побоялся: ни путевого листа, ни какой-нибудь накладной на эти самые квеври. Такой, как я, сейчас для инспектора находка, прямо пасхальный праздник: рублей на сто меня нагреет, обстругает, да так аккуратно, что я даже не пикну. Через Гомский переезд поехал, там их поменьше; около Гориси поспал часок и дальше. Вот и в вашу деревню пораньше заехал: пока люди на работу выйдут — в кукурузу да виноградники, может, думаю, и продам парочку квеври. Всего их три в кузове лежит, каждый на пятнадцать пудов. Квеври замечательные, за такие родные братья передерутся. Стенки звонкие, прочные. Отец — старый гончар, мастер по этому делу, а я и за миллион не стал бы возиться. Сколько надо глину месить, а потом круг гончарный крутить! Руки оборвешь!.. Отец упрямый старик, своенравный, а стоимость этих квеври — две ездки с речной галькой, не больше. Если вам нужен квеври, вот он — прямо во двор приехал. Вычтем стоимость причиненного ущерба, а что останется, вы доплатите. Снимем, что ли, полегоньку с кузова? Квеври — высший сорт, клянусь тремя детьми, квеври Какули Швелидзе на всю Имеретию славятся!..»

Сидамон и на этот раз ничего не ответил. Хозяйственному мужику не так-то легко было пережить понесенный с утра ущерб. Болтовня бестолкового шофера раздражала его до тошноты.

«Не нужна мне его помощь. Торчит перед глазами! Хоть бы уж заткнулся и катил бы своей дорогой».

Они прикрепили саженцы к колышкам, наскоро залатали плетень, и, когда покончили с делами, Сидамон Херхадзе, отряхивая руки, с явным неудовольствием сказал сыну гончара Швелидзе:

— На что мне квеври?! Что наливать в него! — и, в сердцах со звоном полоснув лезвием серпа по секачу, поднялся на веранду.

Шофер довольно долго стоял во дворе. Не дождавшись Сидамона, он осторожно прикрыл за собой калитку и направился к машине. Заведя мотор, он еще раз оглянулся на веранду дома, потом медленно тронул машину с места и, волоча за собой облачко сероватой пыли, покатил по проселочной.

Сидамон отломил по кусочку от кукурузной лепешки и головки сыра, наполнил глиняную миску разбавленным вином, выпил, покрыл голову имеретинской шапкой, оделся и вышел во двор. Он вынес из-под лестницы косу, долго правил ее, но, с косой на плече дойдя до калитки, окончательно передумал идти на покос. «Расстроен я, нервишки расшалились. Все одно сегодня не косить по-настоящему. Возьму-ка я сеть и спущусь на речку. Ночью в горах грохотало, прошла гроза, речка небось разлилась, может, и рыбку к нам занесло». Он подвесил косу на высохшую ветку черешни, снял с чердака кухонной пристройки резиновые сапоги, извлек из старой давильни сеть и, расстелив ее на траве, принялся зашивать изорванные корягами ячейки.

На краю села, там, где раньше на току молотили зерно, он свернул с дороги на тропинку и, спускаясь к реке, заметил грузовик. Водитель откинул с кузова брезент и поставил машину так, чтобы проходящие по дороге видели лежащие в кузове квеври. Сам он лежал в тени липы и ждал покупателя.

День пролетел так быстро, что он даже не успел опомниться.

Когда в зарослях ивняка у реки сгустились сумерки, он спохватился, что ничего не ел с утра.