В святое воскресенье Фина не давала покоя Натану, утверждая, что он зарос совсем уж неприлично, на манер берберийского львенка. Горлис, не любивший стричься, тем не менее вынужден был признать, что толика правды в ее словах имеется. И потому в самом начале недели, 6 августа, отправился в
Сегодня у
И Натан отправился на стрижку к Люсьену первым из этой педагогической компании. Шардоне не спрашивал, как стричь, ибо из предыдущих общений с Горлисом и, что еще важнее, с Финою, уже знал примерное направление. К тому ж он полагался и на свое вдохновение, согласно которому каждый раз вносил в стрижку нечто новое.
В ходе работы куафёр спросил Натана, что ж тот не пришел, как было договорено, на домашнюю стрижку. Горлис ответил, что, имея перед лицом пример благородства и скромности, каковой являет директор лицея Иван Семенович Орлай, он не может злоупотреблять ничьим вниманием и уступчивостью. Шардоне вежливо склонил голову, присоединяясь к сему утверждению. А далее Натан обратил внимание на узел, коим была завязана большая салфетка, предохраняющая его одежду от попадания в нее прядей и порошинок состригаемых волос.
— Господин де Шардоне, экий у вас узел ловкий на салфетке. А вы во всех узлах такой же специалист?
Люсьен не ответил, изображая, насколько сильно увлечен работой. Однако Горлису такое поведение показалось натужным, актерским (а он, как фактический муж большой артистки, хорошо знал это ощущение). Тогда Натан продолжил, всё так же негромко:
— Я почему спрашиваю, дорогой Люсьен, — давеча нашел в разных частях своего дома несколько одинаковых узлов презабавной формы. Много у кого осведомляюсь о них.
В середине сей фразы, вполне обычной и вежливой, руки, волшебные руки куафёра де Шардоне, обычно стрекозами порхающие над головой клиента, вдруг застыли. После чего Горлис просто физически ощутил волну страха, исходящую от Люсьена. И всё, что тот смог выдавить из себя — лишь несколько фраз мертвенным голосом:
— Увы, господин Горли, в этой сфере не разбираюсь…
И еще спустя несколько мгновений Люсьен продолжил работу, причем молча.
Так Натан понял, что попал в самое яблочко — именно куафёр делал эти узлы. При том он ужасно боится признаться в этом. Так и молчали до конца стрижки. И лишь, сдавая клиенту работу да спрашивая, как получилось, Люсьен смог изобразить нечто вроде улыбки.
Натан вышел на Дерибасовскую. Он был озадачен такой реакцией француза. Это требовало осмысления. Конечно же, первой напрашивалась мысль, что Шардоне виноват в смерти Иветы и сейчас боится разоблачения. Хотя так ли это?
Но тут Натан вынырнул из своих размышлений. Немудрено — с Преображенской на Дерибасовскую повернула голова воинской колонны, идущая парадным шагом под музыку. Горлис как завороженный пошел ей на встречу. Господи, как же красиво, как совершенно было движение этих русских военных, особенно во время поворота, осуществляемого под идеально прямым углом. Солдаты, исполнявшие это движение, делали его с такой идеальной слаженностью, синхронностью, что казалось, человеческие организмы десятков мужчин на такое просто не способны.
Только сейчас Натан вспомнил разговоры о том, что в Одессу прибыли гвардейские части, коих кораблями «Штандарт» и «Флора» переправят далее на фронт — для взятия Варны. У турок в болгарской Румелии дела и так плохи. А уж с прибытием таких молодцов, как эти воины, станут совсем безнадежными. Сейчас бы на Бульвар сходить. Оттуда прекрасный вид на порт. Скоро будет погрузка этих частей на борт. Красивое зрелище!
Но Натан решил сначала заглянуть на почту, а вдруг письмо пришло?
Глава 17
А оно и вправду приспело! Долгожданное письмо от тётушки Эстер. Конверт оказался довольно тяжелым — и это радовало. Натан вскрыл его и обо всём остальном забыл. Какая там погрузка русских гвардейских частей, когда такое большое и интересное письмо из Парижа.