Куба, любовь моя…

Эрнесто Сандинос, гражданин Кубы и курсант Рязанского воздушно-десантного училища, проснулся в этот день раньше обычного. Именно сейчас, утром, ему предстояло подготовиться к семинару по тактике, потому что накануне времени на это у него не хватило: засиделся с друзьями допоздна в баре. Были и девушки, конечно. Прекрасные русские девушки. Эрнесто не был оригинален и питал слабость к блондинкам, а их в этом замечательном городе было немало. Правда, постоянную подругу он себе почему-то не завел. Трудно сказать, почему. Ему нравились все девушки, которые у него были. Но жениться в России он не планировал: ему казалось, что он огорчит этим родителей, которых уважал и любил. Особенно мать. Она была красивой (ни у кого из его друзей не было такой молодой и красивой матери), и умной, и современной: всегда понимала своих сыновей – и Эрнесто, и его младшего брата Мигеля.

Отгоняя ненужные мысли, курсант Сандинос сосредоточенно вчитывался в конспект лекции, в котором разобраться было непросто, поскольку писалось это все не на испанском и не на русском, а на странной смеси и того, и другого, и третьего – а именно английского, которым (так уж сложилось) Эрнесто владел в совершенстве. Писать лекции по-русски пока не получалось: очень трудный язык!

Он никогда не отсиживался на занятиях, привык быть не просто заметным, а только первым во всем: в учебе, в спорте, на сцене (как все латиноамериканцы, он любил танцевать и петь, и делал это очень неплохо).

Вот уже второй год Эрнесто учился в Советском Союзе. Ему здесь нравилось. Но Кубу он не смог бы променять ни на что. Он мечтал, что, окончив училище, вернется домой и продолжит свою службу, защищая завоевания кубинской революции.

Семинар прошел бурно. Сандинос как всегда отличился, сведя все к политике. В споре с преподавателем о русской перестройке он отстаивал мысль о том, что нельзя давать Западу навязывать свои ценности: за мелочами в сознание людей проникнет и идеология империализма – от социалистического лагеря тогда ничего не останется. Преподаватель защищал гласность, падение «железного занавеса», считая это главной заслугой Горбачева, а Эрнесто, напротив, ничего хорошего в этом не видел, подозревая, что все это входит в далеко идущие планы Америки, которая мечтает о мировом господстве. Пока только Советский Союз может по-настоящему противостоять ей, и поэтому ему никак нельзя уступать своих позиций.

Эрнесто очень горячился, вскакивал с места, размахивал для убедительности руками. Ему было тяжело, практически невозможно сказать по-русски все, что хотелось. И он переходил на испанский – а те, кто мог, пытались перевести. Курсанты были единодушны: Сандинос прав. Ничуть не сомневаясь в этом, сидящий рядом Маркос Фернандес пытался все-таки сгладить ситуацию, сдерживая слишком эмоционального друга. Понимающе улыбаясь, он потихоньку дергал Эрнесто за рукав, пытаясь усадить на место, но тот не обращал на это никакого внимания.

Эрнесто и Маркос были родом из одного городка; там они окончили школу, потом вместе поступили в Гаване в техникум, откуда были призваны в армию. После первого года службы и тому и другому предложили поехать учиться в СССР.

Таким образом, Эрнесто и Маркос практически не расставались на протяжении всей своей жизни. Они понимали друг друга. Во многом доверяли друг другу. Однако Маркос знал, что есть вещи, о которых у Эрнесто лучше не спрашивать. И он не спрашивал. Догадывался. Еще с армии догадывался. Может быть, даже и завидовал Сандиносу. Ведь он, Маркос, не меньше предан делу революции. Но выбирают лучших. А Эрнесто действительно был лучшим.

Друзья шли по тротуару длинной прямой улицы, радуясь тому, что день выдался теплым и солнечным, что русское небо напоминало своей синевой кубинское и что накануне оба получили из дома по письму. Они обменивались семейными новостями, посмеивались над сходством и совпадениями, и при этом не забывали поглядывать на девушек, идущих навстречу и останавливающих любопытный взгляд на лицах молодых иностранцев.

Они были очень разными – Эрнесто и Маркос. У Эрнесто были испанские корни. И хотя он был смуглее многих русских, на фоне Маркоса его кожа выглядела чуть ли не белоснежной. Его волнистые волосы были жгуче-черными, взгляд каре-зеленых глаз – пронзительным, а улыбка при этом – открытой и доброй. Он был очень красив. И знал это. И пользовался этим. Маркос старался от него не отставать: его ослепительная улыбка тоже действовала на девушек неотразимо, хотя желающих общаться с чернокожим кубинцем находилось все-таки поменьше, чем тех, кто стремился попасть в объятия Эрнесто.

Друзья остановились у киоска, купили сигарет. Рядом был вход в парк. Маркос глянул вопросительно: пойдем? Эрнесто утвердительно кивнул: пойдем!

В городе снега почти не осталось, а здесь, в парке, он задержался среди деревьев, но лежал не нарядно-сияющим, каким любил его Эрнесто, а, похожий на несвежее вафельное полотенце, неопрятно застыл ноздреватой серой массой, совсем не радующей глаз.