Куба, любовь моя…

Под березами (все кубинцы буквально с момента приезда в Россию знали, что именно так называются деревья с черными черточками на белых стволах) сосредоточенно вышагивал мальчик лет четырех, разговаривая сам с собой. Изредка он останавливался и упорно долбил ногой упрямую снежную корку до тех пор, пока не проваливался в выбоину, что доставляло ему огромное удовольствие.

Эрнесто, с интересом понаблюдав за мальчиком, симпатичным и смешным, полез в спортивную сумку, которая висела у него на плече, за фотоаппаратом: любил снимать все забавное. Он щелкнул несколько раз –ребенок не обратил на это никакого внимания. Зато рядом появилась возмущенная мама. С какой стати, спрашивается, фотографируют ее сына? Об этом, кажется, никто не просил! Вообще-то, она этого не сказала, но активно выразила взглядом. Эрнесто нацелил объектив и на нее. Ему понравилась мама мальчика, несмотря на то что лицо ее было очень сердитым.

Полина с Антоном вышли сегодня на прогулку чуть позже, чем обычно. Сын капризничал, не давал себя одевать, в какой-то момент вырвался, убежал из коридора в комнату и залез под кровать. Полина вытягивала его оттуда за ноги – а он вопил благим матом. В борьбе прошло минут двадцать, не меньше. На улице он присмирел, а когда они оказались в любимом сквере, стал совсем покладистым.

Собственно, это был даже не сквер, а небольшой парк, уютный и родной, связанный с не такой уж далекой юностью Полины: именно здесь она любила когда-то бродить одна, сбежав с последней лекции (ее альма-матер, педагогический институт, находился совсем рядом). Она была очень своенравной девицей и не любила делать то, что ей не по душе (сын это, кажется, вполне унаследовал). Сидеть в институте три пары подряд ей никогда не нравилось, и с последней она часто уходила, никому ничего не сказав. Галя Мохова, староста группы, необыкновенно кипятилась, прорабатывая на комсомольских собраниях эту «индивидуалистку Семину» (если Семина, конечно, являлась на собрание, а то ведь могла и не явиться), которая не только лекции пропускает и вечно опаздывает на первую пару (да еще входит всегда с таким независимым видом!), но и не участвует в делах факультета.

Полина действительно сторонилась общественной жизни: никакие коллективные действа ее никогда не привлекали. У нее было два любимых занятия: читать и гулять здесь, в парке, – летом и осенью, зимой и весной.

Когда институт был уже позади, парк снова пригодился: беременная, она задумчиво бродила по его аллеям; потом возила по этим аллеям коляску; а теперь вот Антон, которому недавно исполнилось четыре, сам приводил ее на прогулки именно сюда.

Больше всего Антону здесь нравилась лестница: по ней можно было, никому не мешая, подниматься и спускаться сколько хочешь раз. Он обычно считал, сколько. И всегда сбивался. А хотелось – чтобы получилось сто или даже миллион. Но пока не получалось, потому что мама слишком быстро его отсюда уводила, хотя он сопротивлялся и требовал, чтобы она разрешила «хотя бы еще разочек» – вверх и вниз. «Еще разочек» мама разрешала, а потом, когда он еще просил, – уже нет. Поэтому домой они отправлялись неизменно в плохом настроении. Антон – из-за того, что мама его не понимает, мама – из-за того, что сын такой противный и вечно хнычет, добиваясь своего; вот и приходилось иногда шлепнуть его по попе, чтобы увести наконец из парка. Нет, он, конечно, не всегда лазал по этой лестнице – иногда находил и какое-нибудь другое занятие: гонялся за голубями, просто носился по дорожкам, сегодня вот – долбил снег.

Полина не заметила, в какой момент около ее сына остановились эти иностранцы. Она увидела их позже – когда один из них начал фотографировать Антона.

«Какая бесцеремонность», – подумала Полина, но ничего не сказала, уводя сына.

– Извините! – крикнул Эрнесто. Это слово он произносил хорошо и всегда кстати, а вот с остальными было сложнее: их надо было не только вспомнить, но и правильно соединить.

Мама мальчика не оглянулась. Эрнесто догнал их и снова сказал «извините».

– Что вам нужно? – сухо поинтересовалась Полина. И внутренне поежилась от собственной недружелюбности.

Иностранец смотрел так растерянно и виновато, что ей сразу стало жалко этого молодого человека. Интересно, из какой он страны. Тот, который был с ним рядом, – абсолютно черный, наверное, откуда-то из Африки. А этот?

– Так что вы хотели? – уже мягче спросила Полина и даже попыталась улыбнуться.

– Я хотеть… – Эрнесто замешкался. Потом постучал себя по груди: Эрнесто. Куба. – И протянул Полине руку.

«Ничего не поделаешь, – подумала она, – надо знакомиться». Ответила: «Полина», вложив в его ладонь свою. Почему-то закружилась голова. Она потянула руку назад – кубинец не выпустил Полинину кисть, сжимая ее теперь уже двумя руками. Это показалось верхом бестактности. Она сердито и сильно подергала руку. Кубинец рассмеялся и раскрыл ладони – она потеряла равновесие и чуть было не упала. Не упала, благодаря его молниеносной реакции: он поддержал ее за талию и, жутко смутившись, сразу же, как только она обрела равновесие, отпустил.