Кубинский рассказ XX века

Вот теперь он добился цели. Теперь он стал на одну ступень с Крисанто. Эта операция, такая рискованная и такая выгодная, поднимала его до головокружительных высот, о которых он тайно и робко мечтал долгие годы.

— …будет объявлено, что судно идет в один из американских портов, — и доброго пути! — только прибудет ли оно туда, вот вопрос.

— Да, да, конечно, — довольно облизывался Крисанто. — Все идет как надо. Не операция, а конфетка! Ни тебе придирчивых пограничных катеров, ни тебе угрозы конфискации. — Он самодовольно прищелкнул языком. — И даже, если посмотреть на это с другой стороны, все вполне законно. Продукт у нас есть, деньги за него мы получаем… а если судно не доходит до места назначения, что ж, значит, не повезло, — и он со вздохом заключил: — В конце концов, не мы выдумали эту войну. Воюют другие, наше дело считать деньги.

Он упомянул о войне, хотя вовсе не собирался этого делать. Словно прорвавшийся нарыв, перед глазами Томаса, — а он был уверен, что уже задубел и неподвластен разным сантиментам, — вдруг возник образ Генри, его американского друга: лежа на госпитальной койке, изувеченный и слепой, он с англосаксонской сдержанностью рассказывал о себе:

— В последний раз я был ранен на Восточном фронте, около городка Мерциг; я был в Африке, на островах Тихого океана и на итальянском фронте, но именно в Германии… Мы наступали развернутым строем…

Его короткие фразы рождали видения бессчетных толп людей, утопавших в крови… а у луж крови теснились подоспевшие к пиршеству стервятники — Крисанто, да и он сам; они проворачивали дела, богатели, упивались удачей. Ему еще надо закалять и закалять свое сердце, чтобы сравняться с Крисанто… Тень печали начала рассеиваться, когда Крисанто принялся подсчитывать прибыли. В настроении Томаса произошел перелом, и, чтобы притупить горькое воспоминание, он произнес:

— Все не только законно, Крисанто, мы даже оказываем им благодеяние. Эти бедные народы страдают без сахара…

Его собеседник, старый циник, не нуждался в красивых фразах.

— Все хорошо на своем месте, Томас. Не теряй чувства меры. Дела есть дела. А благодеяния? Ха! Оставь это для монашек. — Приосанившись, он прошелся по кабинету, подошел к окну. Потом, опять поддавшись ощущению полного довольства, сказал: — Хорошо состряпано, Томас… Поужинаешь у меня дома, а завтра… завтра мы отпразднуем нашу победу кое-чем подходящим… в стиле рождественских открыток.

III

Не спеша, словно беспечно прогуливаясь, Галурдо шел к цели. На этот раз он применит новую тактику: никакого шума, никакого спектакля. Он выстрелит столько раз, сколько будет нужно, не больше. На улице, заполненной машинами и пешеходами, он был незаметен. Широкие тротуары гудели от неумолчного гула громких голосов; все было окутано голубоватой дымкой сумерек, смягчавшей жару и наполнявшей атмосферу ощущением чувственного ожидания. Рождественская ночь, шумная, взвинченная. Он перешел через ручей белого света, брошенного на мостовую фарами какого-то автомобиля. Вступил в темный туннель зелени, образованный двумя рядами переплетенных в вышине деревьев. Уже совсем стемнело. Остальные будут подходить с разных сторон, незаметно, каждые три минуты, и займут свои места во всех переулках по соседству с погребком, над которым Биби, королева притонов, справляет рождество вместе с министром Крисанто. Публика густыми потоками текла в ближайшие кабаре. Галурдо приближался к точке, где будет ожидать условленного сигнала. Его окружала плотная толпа. Он с трудом продвигался вперед.

IV