Кубинский рассказ XX века

Они оказались вместе в элегантном салоне, салоне для избранных. Она, в пышном наряде изысканно серых тонов, словно магнитом притягивала его взгляд. Томасу она казалась созданной из светящихся, беломраморных, воздушных облаков, затененных темными тучами; черная волна вьющихся волос водопадом скатывалась вниз, прикрывая шею и отдыхая на плечах. Ослепительное видение. Теперь женщина смеялась. Томас откинулся назад, в угол кресла, и напряг слух. Ее голос, наверное, звучит совсем по-детски; до него доносился только слабый отзвук, заглушаемый общим разговором и торопливым шарканьем официантов. Больше всего — настолько, что перехватывало горло, — волновала его та особая нежность, с какой смотрели ее глаза, чистота движений ее рук. Точно отблески дальних зарниц, подумалось ему. Несомненно, то была чистота девственности. Она была почти точным повторением, но повторением во плоти, портрета прекрасной доньи Исабель Кобос де Порсель, который Гойя писал с таким упоением… Все его тусклое существование было подчинено жажде любви; не зная любви, он шел по жизни, точно голодный пес, преследуя мечту, запавшую в его душу еще во времена раннего отрочества, одинокий и потому вечно недовольный всем вокруг; однако свое недовольство он таил в глубине себя, постоянно прикрывая его веселой маской, которая помогала ему завоевывать друзей в самых различных слоях общества. После своей триумфальной миссии он «вышел в люди», как выражался его компаньон Крисанто. Теперь для полноты счастья ему не хватало осуществить давнишнюю мечту, мечту подростка, бережно хранимую в его душе. И даже это было уже близко, по крайней мере, ее живое воплощение уже стояло перед его глазами. Оно явилось точно неизвестная, но уже видимая звезда. Это двойник доньи Исабель Кобос де Порсель. И он дал себе обещание: после завершения деловой миссии направить все силы на завоевание этой женщины… Постепенно он расслабился, его охватило чувство приятной истомы, гул разговоров отступил, стал глуше. Было лишь серое облако ее наряда, белизна ее кожи и нежный блеск живых глаз, весь ее облик словно парил в воздухе… Созерцание ее неправдоподобной красоты привело на ум фразу, которая как бы светлой лентой огибала контуры женщины, подчеркивая ее очарование: «Пожалуй, всего интереснее бывает жизнь в те дни, когда пыль обыденного смешивается с горсткой волшебного песка, когда непримечательный случай превращается в романический эпизод». И вот он, этот эпизод, вот оно случилось и с ним. Новое движение женщины спугнуло прустовские реминисценции. Она подняла руку, прозрачными концами пальцев коснулась лица своего спутника, и оба рассмеялись одинаковым смехом. Только тут, выйдя из оцепенения, Томас взглянул на сидевшего рядом с ней человека, чье разительное сходство с женщиной — в чертах лица, в жестах — вдруг стало явным, после того как они засмеялись так одинаково. Он искал и находил у них все новые черты сходства. Овал лиц, линии тел, рисунок губ, движения… и во внезапном озарении ему показалось, что он угадал причину полного совпадения их личностей, воспринимающих мир как одно существо, несмотря на разные одежды. Они смеялись все громче, их смех отдавался у него в ушах, отвлекая от чисто зрительных впечатлений. Разницы не было. Они смеялись по-женски. Она и он. Этот смех… «бесстыдный, точно нижнее белье, вывешенное в окне». Автоматически он попытался отыскать в глубинах памяти происхождение этой фразы, вспыхнувшей, будто искра, у него в мозгу от переливов женского смеха (бесстыдного, точно нижнее белье…), но это ему так и не удалось.

V