Кубинский рассказ XX века

После каждого набега он прятал сноп в чаще. Там же он прятал и колоду, сделанную из крепкого ствола, и проводил долгие часы, потихоньку колотя и колотя твердые зерна, пока от них не отставала золотистая шелуха, которая разлеталась по ветру, словно облако мотыльковых крыльев. Потом он переправлял все зерно в дальнюю лавчонку, продавал его за полцены и возвращался домой, нагруженный подарками для капризницы.

Когда в последнюю ночь он ехал через рисовое поле, он никогда бы не поверил, что прощается с ним навсегда. Лошадь мерно выстукивала безжизненное тело дороги, и глухой цокот его шагов рождал таинственный ритм, будивший цикад и отдававшийся в сонных зарослях. Ночное безмолвие, все в огоньках звезд и светляков, звучало в душе Сильвестре Каньисо пением ясных голосов, баюкающих его радость.

— Его будут звать Сильвестре, как зовут меня. Как звали моего отца и моего деда, работорговца.

И с огромным удовольствием — следствием подсознательного страха — он вспоминал, что его предок для работы на плантациях покупал в те времена и китайцев. Таких, как Первый.

— Черт побери, — говорил он сам себе, — уж мой пузырь сумеет пробиться, он заберется высоко. Им-то ты не покомандуешь, за ним не поохотишься по ночам, его-то не проглотишь, поперхнешься…

Мысли его текли в такт перестуку лошадиных копыт и легкому поскрипыванию ветхого, пересохшего седла. Думая о сыне, мечтая о том, каким он будет сильным и удачливым, старик чувствовал себя моложе, проворнее, ловчее.

Шорох вспугнутых перепелов, выбежавших из зарослей по обеим сторонам дороги, укрытых густым мраком, там, где он обычно оставлял лошадь, вернул его к пугающей действительности. Неизвестно почему радость, только что переполнявшая его, превратилась в страх, в страх непонятный и могущественный. Радостные надежды рассеялись, оставив после себя пустоту. Перед его мысленным взором предстал младенец, он сучил ногами и пищал у пустой груди Лилы; маленькое личико, похожее на лицо Сильвестре, искажено яростным криком, кулачки сжаты. Жизнь уже напугала его. Сильвестре слышал его плач, но не мог склонить над маленькой головкой свое уродливое, сморщенное лицо, опухшие глаза, седые волосы, свои растрескавшиеся заскорузлые руки; не мог погрузить сына в стоячую воду своего голоса, сказать ему: «Ладно, малыш, не бойся, я здесь, с тобой!»

Каждый звук — трепет листа, задетого ночным ветром, жужжание насекомого — все заставляло его вздрагивать. Он пытался успокоиться, пытался продолжить путь к тому месту, которое заранее присмотрел, но напрасно. Ему мешал страх, воплотившийся теперь в зримый образ. Это оглушительно и страшно кричал его будущий сын; сын вставал на его пути, полз к нему, цеплялся за его непослушные ноги. Мотая головой, в суеверном ужасе он повернул назад.

— Пойду в другой день. Недаром пузырь предупреждает меня. Вдруг этот разбойник подстерегает в кустах…

Уже недалеко было до хижины, окутанной покровом поздней ночи. Миновав банановую рощу, он увидел, что в доме горит свет. Охваченный недобрым предчувствием, он задрожал и ускорил шаг.

— Вот незадача, вот незадача, — повторял он на ходу, боясь потерять последнюю надежду на чудо.

Спеша узнать, в чем дело, он, еще не постучав, взглянул в щель в плетеной стене хижины.

Лила, сидя за столом, клала в миску белый дымящийся рис — рис, который воровал для нее он, Сильвестре Каньисо, — а напротив нее с довольной улыбкой восседал желтолицый обжора Первый.

Перевела В. Спасская.

Рауль Апарисьо ОБРЯДЫ ПОРОКА

I

Сидя за своим столом в Министерстве, Крисанто торопливо подписывал бумаги, не слушая пояснений, которые давал ему начальник канцелярии. Крисанто опаздывал в Синюю комнату, где он устраивал вечер удовольствий в честь Томаса, собираясь развлечь его фокусами проститутки Биби. Начальник канцелярии с быстротой белки промокал подписи, собирал и складывал документы. Процедура подходила к концу. За дверями кабинета, подпирая стены приемной, терпеливо дожидались очереди недавно уволенные служащие. Предчувствие неприятностей струйкой горечи жгло грудь Крисанто: президент почему-то все не подписывает приказ о новом назначении; а этот тихоня, начальник канцелярии, помалкивает, не заикаясь о результатах последнего порученного ему дела. Скрывая свои опасения, Крисанто раздраженно спросил:

— Что там с делом Биби?

Всегда обходительный и подобострастный, начальник канцелярии неопределенно протянул:

— С этим делом, сеньор министр… С позавчерашнего дня бумага лежит на подписи у президента…

— А сам ты что думаешь? — нетерпеливо перебил Крисанто; когда его интриги застопоривались, он часто прислушивался к советам опытного шестидесятилетнего чиновника, старой канцелярской крысы, поседевшей над папками с актами и приказами.

— Да как вам сказать… — мялся начальник канцелярии.

— Не бойся, не бойся… можешь говорить мне всю правду. За это ты и получаешь прибавку. Ну давай же, смелее.