Кубок орла

Старичок священник сдался не сразу. Надюша больше недели на коленях уговаривала его, от всего доверчивочистого сердца клялась, что скорее сама умрёт с голоду, чем оставит его без куска хлеба, и наконец добилась своего. Отец Егорий отдал всё, что имел.

Поняв, что ничего больше выжать ему не удастся, Памфильев начал рыскать по городу в поисках доходного дела.

Далеко от дома он, впрочем, не уходил. Ещё с первых дней женитьбы он стал относиться к Надюше, как к собственной своей вещи. А всё, что принадлежало ему, он ревниво охранял от чужого глаза. Никто не смел прикасаться к его добру, будь то деньги, последняя тряпка или человек. Надюша была пригожа, ласкова, здорова, работяща — «значит, — рассуждал он, — сё товар, коему цена есть». И потому он трепетал, боясь утратить товар, как трепетал над каждой своей деньгой.

Если Надюша, провожая его, спрашивала, когда его дожидаться обратно, он и вовсе шалел. Лицом он себя не выдавал, — так же нежно, как всегда, целовал жену, почтительно прикладывался к матушкиной руке и ласково обнимал тестя, — но, выйдя за дверь, багровел от ярости. «Не инако ждёт кого Надька. По роже вижу! — злобно думал он. — Дай токмо к делу настоящему встать и своим домом обзавестись, я тебе покажу, каков я есть».

Как-то Васька завернул в кружало, стоявшее в Мещанской слободе подле ветхой, готовой развалиться церковки. В кабаке было пусто и полутемно. За прилавком дремал целовальник.

Вдруг что-то ёкнуло в сердце Памфильева. Он вспомнил, что слишком далеко зашёл от дома и уже с полдня не видел жены. Как живой стал перед ним какой-то офицер в щегольском драгунском мундире.

   — Не инако к ней пробирался! — крикнул Васька, позабыв, что его могут услышать.

   — Чего? — встрепенулся целовальник.

   — Да вот... Жду, жду человека, а его всё нету.

Целовальник, оказавшийся словоохотливым, подсел к гостю и незаметно рассказал ему со всеми подробностями, когда открыл кружало, сколько приносит оно доходов и какой он выстроил себе дом.

   — Да, — завистливо запыхтел Памфильев. — И лёгкое дело, и ладное.

Хозяин степенно разгладил бородку:

   — Ужи лёгкое! Нет, друже... Дело сие затейливое. Тут, брат, наука целая, как с гостем обращенье держать.

Васька важно надулся:

   — Мы обращение не хуже иных которых понимать можем. Сами служивали сидельцем у целовальника. Не слыхивал ли ты про Луку Лукича? Видный был человек. У него я учился.

   — Как же-с, как же-с, — сладко зевнул целовальник, пристально вглядываясь в гостя. — Знавал... и про Васю наслышан.

По тому, с каким выражением произнёс собеседник: «и про Васю наслышан», Памфильев неожиданно узнал, с кем сидит.

   — Свят, свят!.. Никак, Лука Лукич?

   — Он самый.

Такого несчастья Васька не ожидал. «Не выпустит! Всё востребует... И дёрнуло же меня сболтнуть, кто я ныне и где обретаюсь!»

Целовальник налил по чарочке и поднёс гостю.

   — Со свиданьицем.

Лука Лукич знал, как действовать. Ни о какой тяжбе он, конечно, не думал: «Себе дороже станет. Где там искать управы на то, что было да быльём поросло? А вот кружало всучу тебе, куманёк...»

В последний год, когда во всех трёх Мещанских слободах пооткрывались новые кабаки и дело стало приносить убытки, целовальник только и думал о том, как бы сбагрить кому-нибудь своё кружало.

   — По обрядке судя, ты, Вася, вроде человеком почтенным стал?

   — Хучь покудова и бедным, Лука Лукич, а человеком.

   — И дельце завёл?

   — Покель приглядываюсь.

   — Чудак-человек! Зачем приглядываться, когда оно само в руки даётся.

   — То ись?

   — То ись... Про кружало я. Задаром отдам, потому как я тебе заместо отца был. И опричь того, я в кумпанейство вошёл. Фабрику открываем.

Хорошенько пораскинув умом, Памфильев решил, что лучше не дразнить старика и кончить с ним миром. До хрипоты поторговавшись, они ударили по рукам.

14. МОЛОДЫЕ

Пока Надюша с помощью матери устраивала своё новое гнёздышко, Васька выискивал гулящих девок покрасивей, чтобы подрядить их сиделицами в кружало.

Соседние целовальники смеялись над ним:

   — Ловко его Лука Лукич объегорил...

   — Видать, небольшого ума сей Памфильев.

   — В портках пришёл, в лаптях убежит.

Но насмешки не обескураживали Ваську. Он неустанно ломал голову над тем, что бы ещё такое придумать позабористей. В воскресенье, после обедни, он пригласил приходского священника, отца Иоанна, отслужить молебен в новом своём обиталище, а с понедельника решил начинать торговлю.

Окропив вкупе с отцом Тимофеем усадьбу и поздравив молодых с новосельем, отец Иоанн уселся с хозяевами за трапезу. «Даром что тщедушный, а жрёт, как боров!» — сердился Васька, злобно косясь на священника.

   — Видать, батя, скудненько живёшь?

   — Богобоязненно, но не велелепно, чадо моё. Храм разрушается. Глаголы мои к пастве, яко глас вопиющего. Ни малой лепты не зрю на обновление храма.

Васька схватился за голову и зажмурился, точно его ослепила молния.

   — Возблагодарим Господа! — крикнул он вдохновенно. — Я, грешный, новый храм сотворю!

Все поглядели на него со страхом, будто усомнились, в своём ли он уме, а приходский батюшка даже обиделся:

   — Не благонравно, чадо моё, естеству во искушение пустословить...