Комплекс бесконечной немецкой вины стал для граждан Германии нормой. И как российские немцы бессильны были сбросить с себя этот комплекс в СССР, так бессильными оказались в этом и германские немцы. Как российские немцы вынуждены были приучить себя к бесконечному терпению, покорности и молчаливым страданиям, так и германские немцы. Тем более что после войны в нее влился 12-миллионный поток немцев, изгнанных из всех стран Европы, где они проживали столетиями, изгнанных со своей родины, с надругательствами, с конфискацией всего имущества, под страхом смерти. (Еще один пример того, как авантюра Гитлера сказалась на немцах вообще).
Это море боли, привнесенное в и без того переполненные берега германской национальной трагедии; эта парализующая покорность и удушение даже памяти о своем прошлом как защитная реакция национального организма; это подавление в себе всего национального ради дистанцирования от недавнего нацизма; это затмение национальных интересов, интересов народа, страны наркотиком личного благополучия, неутолимого потребления — товаров, услуг, удовольствий; этот приоритет прав личности перед правами общества, народа, государства — могло ли все это привести к чему-либо иному, чем разрушение национального самосознания, национальной идентичности, самого народа как общности? Чем превращение народа в население, атомизация этого населения вплоть до того, что даже молекулы в нем в виде семьи признаются уже все больше ненужными? А отсюда — катастрофично низкая рождаемость (подготовлена программа по ежегодному импорту молодежи из других стран), старение населения и — путь превращения страны просто в часть территории Европы с населением, какое успеет быстрее на ней устроиться и размножиться…
Поэтому, когда российские немцы не встречают эмоционального отклика в своих германских партнерах в жизненно важных для себя вопросах сохранения своего народа, возрождения своей национальной культуры, сохранения своей национальной идентичности — о чем наш лепет? В этих партнерах вся такая же их собственная боль либо давно загнана в кровоточащие глубины души, либо давно выжжена серной кислотой денацификации, либо просто не могла возникнуть, потому что гены этой боли уничтожены в предыдущих поколениях, и потомство уже безнационально.
Германские чиновники при рассмотрении антрагов (заявлений на въезд) российских немцев обвиняют их в том, что они, вырванные из родных мест проживания, распыленные по необозримым территориям среди иноязычных народов, лишенные национальных школ, при фактическом запрете немецкого языка, при 60-летней дискриминации по национальному признаку, в советских условиях — "не сохранили свою национальную идентичность". Но немцы Германии, оставаясь на своей земле, будучи мононациональным народом, имея свое государство, свою экономику, не подвергаясь дискриминации по национальному признаку — утратили свою "национальную идентичность" в такой степени, что уже не понимают, зачем народу жить вместе, зачем ему национальная культура, зачем ему государственность, и почему еще находятся российские немцы, которые считают своей родиной Россию, когда есть гораздо более благополучная Германия?
Кто же потерял больше свою "национальную идентичность"? И кто больше "виноват" в своей потере? Российские немцы, вопреки геноциду сохранившие свои основные ценностные национальные ориентиры? Или немцы Германии, которые под поощрительное похлопывание по плечу превратили свою страну в подобие установки по переработке кофе, где из живых зерен народа выпаривается, вымывается все национальное, чтобы получился, как кофе без кофеина, лишь быстрорастворимый в любой жидкости порошок без национальной души под названием "европейцы"?
Второй момент, постоянно вызывающий вопросы в отношениях с германскими партнерами — это их жесткое по форме, но расплывчатое по содержанию требование демократии. Причем требование предъявляется нам с непоколебимой уверенностью в том, что демократия — это абсолютное совершенство и что наши партнеры — безусловные носители этой совершенной демократии.
На начальных этапах наших отношений слово "демократия", после российско-советских культов личности, тоталитаризмов, волюнтаризмов, застоев и прочих перестроек, никак не выводивших нашу страну на западный уровень потребительского благоденствия, действительно воспринималось как синоним и этого благоденствия, и свободы — говорить, писать, творить и критиковать что и как вздумается. Со временем, посмотрев на других и хлебнув демократии, благоденствия и свободы в родной стране, начинаешь призадумываться: а так ли уж достоин слепоглухонемого восхищения предлагаемый нам идеал?
Как вспоминается из школьных учебников, демократия — это в переводе с какого-то там древнего языка народовластие. То есть власть в руках самого народа, сам народ правит собой, как ему хочется и как ему нужно. Но из тех же учебников вспоминается, что демократии бывают, оказывается, разными.