Куда приводят грехи

– До свидания, Кирилл Сергеевич, – официальным тоном попрощался следователь. Ответив ему банальной фразой, я вышел из кабинета и направился к выходу. Зверски хотелось курить и принять тройную дозу кофеина. Спустя пятнадцать минут я удовлетворил обе потребности в ближайшем круглосуточном кафе, а вырванная из мёртвых пальцев Эллы золотая монета покоилась в кармане моих брюк и казалась горячей.

* * *

Телефон разрывался, пока я мчался в Чертаново, собираясь вытрясти, если понадобиться, душу из младшего брата, но выяснить, что за чертовщина второй день творится. И плевать я хотел, что еще ранее утро и Артем наверняка давит подушку, похрапывая и пуская слюни. Наворотил дел с чёртовыми монетами и дрыхнет сучонок. Трубку не берет. Последний факт приводил в звериную ярость. Тут, бл*дь, люди гибнут, а он спит. Послав брату несколько угрожающих голосовых сообщений, прибавил скорость, игнорируя предупреждающий писк радара.

Я летел по окутанной утренней дымкой Москве и одновременно решал рабочие вопросы, отвечал на звонки, используя гарнитуру, переносил назначенные встречи, успокаивал обеспокоенных сотрудников детективного агентства, которое за короткий промежуток времени понесло невосполнимые потери. Пришлось устроить в «Фемиде» внеурочный выходной, а Маргариту Лихачёву отправить без поддержки на открытие нового филиала фитнес-центра «Юпитер»; «Зевс» функционировал в обычном режиме, а моя голова взрывалась от непрекращающихся звонков, которые обычно всегда брала на себя Белевская.

Я почти одновременно лишился сначала лучшего друга, а потом и незаменимой помощницы и я понятия не имел, как буду выкручиваться дальше. Еще и секретаршу Стаса – Оксану в отпуск отправил. Пытался дозвониться до девушки и попросить выйти на работу в виду трагических обстоятельств, но её телефон находился вне зоны обслуживания.

Во дворе, где прошло наше с Тёмкой детство, как всегда негде было приткнуться. Все парковочные места заняты автомобилями, хозяева которых еще не проснулись. Взглянул на часы, сунув свой БМВ между синим Вольво и раскуроченной девяткой. Половина шестого утра. Снова набрал номер брата. Безуспешно. Пусть только попробует не открыть домофон. Вышел из автомобиля и, подняв голову, взглянул на темные окна на седьмом этаже восемнадцатиэтажной высотки. Странно, что приезжая сюда раз-два в год, я никогда не испытывал наплывов ностальгии или светлой грусти по юности. Вероятно, причина скрывалась в том, что не так много светлого хранилось в воспоминаниях о юности. А детские годы… Они остались где-то очень далеко в тайниках памяти, и их вытеснили события, которые до конца жизни будут ассоциироваться с горечью утраты.

Быстро поднявшись по ступеням, я набрал в домофоне номер квартиры. Секунд тридцать слушал монотонную трель, потом наконец-то раздался механический щелчок, сигнализирующий о том, что меня впустили. Консьерж, заметив визитера, подался навстречу из своей стеклянной будки, но я, махнув рукой, рванул к лифту, который как раз открылся перед моим носом, выпустив вечно пьяного соседа с шестого этажа. Нажав заветную цифру семь, я снова вернулся к воспоминаниям о семи злополучных монетах. Взгляд непроизвольно цеплялся за надписи, нацарапанные на стенах лифта. Некоторые из них делал я еще мальчишкой. Почти все они были матерного и нецензурного содержания, но имелись и романтичные. «Кирилл и Вера = секс и любовь». Жизненно. Правда? Вот так увековечиваются имена соседских девчонок, с которыми я познавал основы плотских отношений. Вера была первой, и она запомнилась мне веснушками на носу, заливистым смехом и огненно-рыжими волосами.

Наш бурный роман выпал на летние месяцы и в один теплый вечер мы с ней укатили на электричке в деревню к ее бабушке. Захотелось романтики полевых лугов, а не подъездной вони. Мне шестнадцать, ей столько же – самый пик гормонального всплеска. Вера заверила меня, что бабуля почти не слышит и не видит; к тому же в деревенском домике имелся флигель, где можно надежно спрятаться от слеповатой старухи и предаться разврату. Но Вера недооценила бабулю, которая нашла нас следующим утром. До сих пор помню, как труханул не по-детски, когда она ворвалась во флигель в длинной рубахе и с седыми, торчащими во все стороны, космами, уставилась на меня подслеповатым, белёсым взглядом, размахивая костлявыми руками и, осеняя себя крестом, скрипучим голосом гнала «Иуду», то есть меня, прочь. Я жутко испугался, сбежал сломя голову, босиком, в штанах на левую сторону и футболке, надетой задом наперед, оставив во флигеле куртку с ключами и деньгами на обратную дорогу.