Куда пропали снегири?

-   Скажите, что мне делать, скажите! Я ничего не понимаю, почему всё так? Я хочу нормальной жизни, такой, как раньше, я рвусь, уже коттедж присмотрела, а душа не на месте, Христина в тюрьме. За что мне это? Ведь я никогда ничего чужого...

-   Вам на исповедь надо срочно. Душа покаяния тре­бует.

-   А как это, исповедь?

Рассказываю. Советую не тянуть, пойти сразу же. И всё поведать. Про Христину, про аварию, про кот­тедж, про клетчатые баулы.

-   Не смогу. Я в церковь боюсь заходить, меня отту­да какая-то сила гонит. Хотя очень хочется, если чест­но. Если бы с кем-нибудь...

-   Вы бываете в Москве, давайте пойдём вместе.

-   Спасибо. Можно я позвоню вам?

Она нервно ищет на столе зажигалку и уходит ку­рить. А я опять смотрю в окно и вижу вдалеке, на не­большом взгорочке красавицу церковь. Купола синие, кресты золотые. Крещусь и успеваю попросить перед мелькнувшим Божьим храмом вразумления заблуд­шей и несчастной душе. Саднит она, ноет нестерпимо, и никакие дорогостоящие пластические операции не исцелят эту боль и не зарубцуют эти раны. Никакая манящая цель не отвлечёт израненное сердце. Не об­радуется и не возликует оно, ликование ведомо толь­ко покаявшемуся сердцу.

Столько лет жить без покаяния! Как больно и как тяжело. А может быть, та авария на полном ходу благополучия и довольства была единственной оста­новкой в пути и Господь управил ради спасения души потерпеть боль физическую? А душа-то не вразумилась, душа помчалась дальше догонять ускользаю­щие горизонты, преследовать желанную цель - вер­нуться в былое. Да разве можно вернуться во вчера? Духовный закон был дерзко нарушен, и как резуль­тат - серьёзный сбой в налаженном пути. Уход мужа, беда с Христиной, запои и поиски сиюминутных ра­достей. Баулы... Ими забиты полки, они и здесь, в ку­пе, занимают не принадлежащие им места, места лю­дей на верхних полках. Смотрю на них и чувствую, как враждебны они, будто чуют, что о них идёт речь. Маленькое тельце, оставленное в больнице ради собственной пощады- так легче забыть. Забыла? Нет, помнит, иначе не плакала бы так горько и так устало. Ведь детская ангельская душа, возлетев в обители неба, плакала и плачет о материнской не­избывной боли. Пощади, Господи, эта боль непере­носима. «За что мне это?» - кричит вопрос. И ответ кричит, да только надо захотеть его услышать. И содрогнуться, и припасть к милосердным коленям и вымаливать себе пощаду. Как всё страшно, как всё непросто и как всё промыслительно.

- Не бросайте меня...

Валентина принесла в купе сигаретный дух на кра­шеных волосах и развесёлой футболке.

-   Не бросайте меня...

-   Не брошу, - обещаю.

А что ещё я могу сказать своей случайной, неслу­чайной, попутчице? Рассказываю ей о Троице-Сергиевой Лавре, мы договариваемся, что она оставит на вокзале свои баулы, мы поедем к преподобному Сергию исцелять душу и укреплять дух. Пойдёт на исповедь.

-   Страшно...

-   Страшно. Но другого пути нет.

Дарю Валентине свой маленький дорожный молит­вослов. Со стихами на последней странице. Я писала их гелевой ручкой, убористо, чтобы поместились. Пушкин. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, за­чем ты мне дана...» Унылое сердце не видит выхода, не видит смысла, не видит спасения. Но мудрый совре­менник Пушкина митрополит Филарет спорит с ним: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана...» Два стихотворения. Уныние и вера. Тоска и надежда. Погибель и спасение.

Мне скоро выходить. Через час Верхотурье.

-   Не бросайте меня...

И вдруг я понимаю, что через пять дней буду опять ехать в этом поезде, даже в этом вагоне, вот обратный билет, вагон третий, место семнадцатое.

- И я через пять дней обратно в Москву. Этим же поездом. Билета нет, но я найду вас.

Радуемся скорой встрече.

-   Я еду в монастырь. Напишите мне имена ваших близких, помолюсь.

Она торопливо ищет листочек, не находит, и на то­варном чеке «сапоги женские» пишет имена о здра­вии. Валентина, Христина... О упокоении...

Боюсь спросить, но всё же спрашиваю:

-   А тот маленький, в роддоме, у него было имя?

-   Владик, - шепчет она, глотая слёзы и пишет: Вла­дислав.

-   Раб Божий, - подсказываю я, - раб Божий...

Выхожу в стылую ночь Верхотурья. Игумен Фи­липп подхватил мои сумки, повёл к машине. Успеваю оглянуться и вижу сквозь вагонное стекло яркую фут­болку. Валентина машет рукой. Через пять дней мы увидимся...

Её не оказалось в обратном поезде. Передумала, приболела, изменились планы? Не знаю. «Не бросайте меня...» Ничего не знаю о ней, кроме того, что знаю очень много. У меня не осталось ни телефона, ни адре­са, а только маленький клочок бумаги, товарный чек с именами близких ей людей. Я не теряю надежды, я жду. Благослови, Господи, дождаться.

ТЕПЛО ХОЛОДНОГО ИСТОЧНИКА