Куда уходят умершие

– Не указывайте мне, – жалобно простонала она. Сил и правда у нее не было: вот-вот ноги предательски подкосятся.

– Все сказанное останется исключительно между нами. Это я так, по глупости. От привычки. Как-никак семь лет за спиной в органах, – конец прозвучал горделиво, чуть ли не с порывом достать удостоверение из кармана.

Она опять грациозно и с равнодушием опустилась на диван – собственную слабость показывать на людях не позволяла. Только щеки отчего-то слегка побледнели. Дарья прикрыла глаза рукой, и все телесные и душевные страдания, что могли вытечь сквозь глазницы на поле обозрения случайного наблюдателя, столкнулись с механической баррикадой.

– Я ведь истерики ему закатывала из-за той. Больше всего мне хотелось быть самой чем-то значащим для него, а ведь тогда я по глупости не признавала того, как сама же крепко пустила корни в образ чужой женщины. А дня за три до его ухода в порыве ревности съязвила: посоветовала убиться, чтобы встретиться с любимой. А потом рвала волосы и плакала в подушку, только он все слушал с серьезным, задумчивым видом. И его глубокие мысли, как всегда, скрылись от меня, и физически он все дальше и дальше отстранялся от меня под прикрытием “все хорошо, обещаю, все изменится скоро”.

– Так почему же вы не скорбите?

Дарья поднесла указательный палец к тонким губам:

– Тише! Давайте без вопросов. Просто запомните, что куклы, даже живые, в человеческом облике, на чувства скупы.

Испытывающий взгляд она переносила легко, как и все остальное: с печальным безразличием, когда кажется, будто трагедии, мысли, чувства окружающих недостойны внимания, потому как собственный шторм в душе ужасающе разрушителен и, что опаснее всего, неизбежен. За окном уже давно горели отчетливым свечением желтые звезды, прикрепленные к земле железными столбами, а наверх, к пустоте и ледяной незаполненности, они не рвались. Дарья вяло обратилась к Виктору, чтобы только прервать удобно разместившееся между ними молчание:

– Хорошо, задайте вопрос.

– Чем займетесь?

– Чем-нибудь, постараюсь возвратиться к старому. Утолили любопытство?

– Может, но не совсем. Вы устали, я пойду уже. Спасибо за все.

– Время так незаметно пролетело.

– Быстро, – подтвердил тот, поднимаясь с дивана так, как поднимаются, чувствуя, как затекло все тело, с кресла в кинотеатре, когда фильм окончился и в зале загорелся неяркий свет.

Одевался он молча, украдкой любуясь красотой интерьера, мысленно будто прощаясь с ним, зная, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не зайдет в эту квартиру.

Вообще-то, его темно-зеленое пальто не сочеталось с берцами, во всяком случае, так решила Дарья, стоя с идеально прямой спиной, сцепив пальцы в замок внизу живота и наблюдая свысока за согнувшимся и покрасневшем от прилитой к лицу крови мужчиной.

– Вопреки всем законам у вас крайне чистая обувь. Когда вы успели их начистить?

– Вчера вечером, – по мужскому лицу тенью пронесся намек на шутку. – Просто я стараюсь как можно аккуратнее ходить.

К отсутствию реакции он уже успел привыкнуть – на такую мелочность обижаться бессмысленно. Виктор крепко затянул шнурки, поднялся, последний раз как бы невзначай заглянул в гостиную через дверной проем: там все еще горел торшер, и полумрак навязывал на комнату близость, которая манила в обитель уюта и уединения случайного прохожего и не пускала того сквозь стекла и дверь.

Положив ладонь на ручку, он вдруг обернулся с самодовольной улыбкой победителя:

– Вам ведь полегчало?

Она ответила болезненно скривленными губами:

– Спасибо за все.

– Что ж, хорошего вам вечера.

– И вам того же.

Дверь тихо захлопнулась, и секундная стрелка громко защелкала, радуясь собственному величию в тишине, способной сдавить черепную коробку, обратив ту в бесформенный фарш…

Следующим днем, часов в десять, когда с ленивой повседневностью утро переползало в день, проливая на землю светлое, а снег застилал крупными хлопьями все вокруг, нарушились все обещания. Скитания брошенной куклы от дома к дому наконец прекратились.

Дарью забрали обследоваться в клинику для психически больных, а затем, выписав кучу диагнозов, выделили ей отдельную палату. Она никак не сопротивлялась, соглашалась на все. Обмякшая и обессиленная, она была не в состоянии двигаться – кукловод, наигравшись, бросил нити. В палате же она сидела все время в углу на койке, смотрела тупым взглядом в стык пола со стеной с опущенными, безжизненными руками, и твердила почти что постоянно только одно: «я кукла». Однажды ее навестил нотариус с просьбой подписать бумаги: задаваться вопросами, что-то узнавать, вести переговоры Дарья и не думала, с послушным равнодушием молча оставила каракули везде, где только требовалось. Ее интересовало ничто, ела она насильно и месяц спустя похудела настолько, будто все жизненные силы ушли из нее напрочь. И сколько ей еще предстояло сидеть? Она не знала и не думала над тем, полоумно считая, что брошенная кукла переживет весь мир просто потому, что такова ее судьба.