Куда уходят умершие

– Куда уходят умершие? – Шепотом невозмутимо начала она. – Куда? Мы можем ответить на вопрос “куда уходят живые?”, потому наблюдаем их расплывающийся силуэт издали или слышим их собственные предупреждения о том, куда они направятся, но мы не видим, куда уходят покойники, поэтому и не можем ответить на вопрос. Нам остается лишь только гадать. Долго и безрезультатно. Зато какие же красивые и глубокие споры можно выстроить на этой почве, если захотеть, но вы не хотите, я вижу. Это не для вас…  – Над головами нависла пауза черными хмурыми тучами, тихая меланхоличная музыка пластинки граммофона вписалась бы недостающей деталью пазла. – Сухие утверждения, что уходят они догнивать век под землей, для глупых и черствых реалистов. Я знаю, куда он уходил живым, и поэтому знаю, куда ушел покойником. Он часто пропадал днем на три-четыре часа и никогда не говорил, куда девался, а когда возвращался, от него не веяло ни спиртом, ни табаком, ни женскими духами, но вид у него был жутко побитый, и приторный запах смерти буквально кружил над ним птицами-падальщиками. Он молча обнимал меня сзади и не отпускал, смотрел через мое плечо куда-то вниз, в угол спальни. Так мы могли сидеть около часа, а потом на него накатывал прилив нежности, и он пускался целовать меня и шептать так нежно-нежно, с такими ласковым интонациями…

Тихое мурчание кошки разлилось по гостиной, но кошка не сидела элегантной живой статуэткой на спинке дивана, не нежилась на полу, ни смотрела с подоконника в окно – это мурчала Дарья, поддавшись лавине воспоминаний. Глаза ее закрылись – какие-то неведомые идеалы воображения затаились за тонкими веками, окутанными синими сосудами. Капля застряла в самом уголке – Виктор потянулся снять кончиком пальца сиротливую слезинку. Женщина отдернулась назад испуганным зверьком. Застыла, готовая в любой момент ринуться спасаться бегством…

– Простите, не хотел пугать, думал убрать слезы, – он как-то нелепо ткнул указательный палец в собственное лицо.

– Это хорошие слезы, пусть скатываются по щеке столько, сколько им вздумается. Пусть взрывают кожу, оставляя ямы и рвы, которые застынут кратковременным напоминанием о том, что что-то сумело растормошить душу. Эти слезы как воспоминание, которое испарится через пару минут.

– Так можно и захлебнуться, – осторожно усмехнулся Виктор.

– В таком случае, постараюсь быть более аккуратной. Вы меня перебили, на чем же я остановилась?

– Вам нравились ласки мужа.

– Точно, нравились ласки, —растянуто пропела она притихшим голосом. Волнение, сколько усилий на его маскировку не прикладывалось, все равно звучало выбивающимся из дружного созвучия инструментом. Уставилась она на него с видом создателя, признающего несовершенство собственного творения. Творения, к которому запрещало приблизиться материнское чувство превосходства…

Женское тепло. Пленяющие касания… Дарья нежно ухватила Виктора за шею, потянула ближе к себе. Губы соприкоснулись в непродолжительном поцелуе… За закрытыми на мимолетное мгновение очами успели вырисоваться черные пустоты, рассекаемые частыми белыми вспышками. И что за пустота? Только область сознания? Или соприкосновение двух миров, охваченных общим огнем страсти, который блестит то там, то тут…?

И в ответ, предвкушая сладость вечера, его руки, будто наделенные отдельным сводом желаний, потянулись к женским плечам…

Ошпаренная кипятком, Дарья вырвалась сразу же, как только столкнулась с исходящим от мужских ладоней теплом. Она схватилась за чашку и откинулась с видом победительницы на спинку дивана, загнав Виктора в неудобнейшее из положений и будто желая видеть, как станет выкручиваться тот. И чашку с кофе вдруг взяла так, будто в руках ее могущественный свиток неприкосновенности… Однако Виктор и не думал бросаться в погоню за женщиной, вместо того, он сконфуженно прикусил губы и, подобно обиженному, резко откинулся назад, не зная, куда спрятать ладони, и, боясь молчания, поспешно выдал:

– Как вы изящно жестикулируете руками… И двигаете пальцами… Такое ощущение, словно вас с самого рождения приучали к этим жестам…

– А теперь сидите смирно. Возьмите чашку в руки.

Он повиновался без вопросов вслух и на лице.

– Пейте.

И опять повиновался.

– К чему это все? – Слабое замешательство прогрызло морщинами кожу, выставив легкую красноту на обозрение, но он неосознанно продолжал подчиняться командам: делал крохотные глотки один за другим с периодичностью не более несколько секунд.

– Вас бы в костюм тройку вырядить, галстук однотонный бы вам завязать. Цвета… Черного. Рубашку белую, пиджак, жилет, брюки – темно-серого в полоску. И вообще, как вы сидите? Левой рукой упритесь о подлокотник, правую ногу закиньте на левую. И ухмыляйтесь много и загадочно, на каждое слово, будто вы охотник, который заманивает в ловушку жертву, видящую через призму слепоты правоту и свежесть мыслей на своей стороне.