Куйбышев

Недалекое будущее — тридцатое апреля — девятнадцатое мая 1907 года. А военный суд в Омске начался первого марта. Всего два месяца назад! Помощник секретаря Омского военно-окружного суда надворный советник Прохалев оглашает обвинительный акт:

«На основании пункта 6 статьи 19 правил о местностях, объявляемых состоящими на военном положении… 38 нижеследующих лиц: Попов… Куйбышев… Абрамович… Голоухов… Потапенко… Рыбаченко (он же Романенко)… Молодов… Судакова… Шапошников… привлекаются по обвинению в том, что они приняли участие в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в России государственного строя…»

Их берут в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября минувшего, 1906 года. В самом начале городской конференции эсдеков. Только-только отгремел голос «Касаткина»: «Придуманный Аксельродом «рабочий съезд» — это похороны революционной партии… Мы революционеры, а не похоронных дел мастера! Мы за Ленина! Против Аксельрода!..» Хлопнули двери. Вбежал дозорный — пекарь Иван Чебоксаров, Курилка в просторечии. Выдохнул: «Окружили!..» Крик исправника: «Руки вверх! Будем стрелять!» Исправник, пристав, несколько офицеров наставляют револьверы. Заметно торопятся. Не обыскивают. С поднятыми руками выводят на улицу. Подталкивают в спину шашками. Под утро с чрезмерными предосторожностями доставляют в тюрьму.

Потом, на следствии, проясняется. Провокатор в предельном усердии попутал своего благодетеля, исправника. Изобразил, будто в домишке на Скаковой улице, заарендованном семинаристом Молодовым, скликают боевую дружину. У всех оружие, бомбы. Если сразу не навалиться, не скрутить — разнесут на части. Исправник от себя добавил краски. На завтра-де назначены предерзкие экспроприации. Банк, торговые конторы… Генерал-губернатор Надаров лично выслушивает доклад. Тут же назначает героя исправника начальником боевой экспедиции. Подкрепляет его околоточных надзирателей казаками. В ущерб полицеймейстеру, жандармскому управлению. Аресты в черте города их привилегия.

У боевой дружины, у тридцати восьми отчаянных злодеев-террористов, находят оружие совершенно потрясающее — складной перочинный нож. Один на всех!

Российский самодержец повелел быть суду военному.

Так и телеграфировала гимназистка Женя Куйбышеву-отцу в Кузнецк: «Валериан арестован и предан военно-полевому суду».

Переполох жестокий. Подполковник знает: сегодня арестовали — максимум через сорок восемь часов приговор. Возможный — смертная казнь.

«Отец обезумел. Не теряя ни одной минуты, — отмечал впоследствии Валериан, — помчался на лошадях к железной дороге. Он рассказывал, что истратил на это путешествие огромную для его бюджета сумму, так как требовал такой скорости, что неоднократно падали лошади. Приехав в Омск, он бросился в тюрьму. Может быть, он еще застанет меня живым.

В омской тюрьме в этот день было свидание с заключенными. Отцу объяснили, что и он может повидаться со мной. Минут через двадцать меня приведут. Вздох облегчения. «Значит, жив! Но уже прошло более сорока восьми часов… Крохотный лучик надежды?»

В этой же камере для свидания находились родственники других арестованных вместе со мною, моих сопроцессников.

Отец, ничего не понимающий, сидел и прислушивался к разговору окружающих. Наконец, не выдержав, он обратился к молодому арестанту, беседовавшему со своей сестрой: «Вы знаете Куйбышева?» — «Ну, как не знать, мы с ним по одному делу».

Это был рабочий Шапошников, парень, обладающий большим чувством юмора. На вопрос отца: «Да как же это?» — он ответил: «Да так же, живем, хлеб жуем». — «Но, молодой человек, вы преданы военно-полевому суду!»

Шапошников рассмеялся: «Нет, батя, нас предали военно-окружному…» — «Так, значит, вам смерть не грозит?» — «Да ты что, старик! Смерть!.. Ты, должно быть, отец Валериана? Какая там смерть, мы будем жить, доживем еще до победы!»

Отец понял, что произошло какое-то недоразумение. Он, мчавшись к Омску, считал более вероятным, что найдет где-то мою могилу, мечтал только об одном: чтобы застать меня живым и проститься со мной перед моей смертью. И вдруг совершенно все иначе: я не только жив, но жизни моей не угрожает никакая опасность. Что такое каторга, которая может быть в результате процесса в военно-окружном суде! Это же не смерть!

Когда мне сообщили, что приехал мои отец и пришел ко мне на свидание, мне было неприятно. Я думал: начнутся упреки, слезы, уговаривание… О телеграмме сестры я, конечно, не знал. Нехотя настроив себя на решительный отпор попыткам добиться от меня уклонений от взятой мною линии жизни, я пошел в камеру для свиданий. Вхожу и вдруг вижу отца не сердитым, а детски смеющимся. «Со слезами на глазах он бросился ко мне с объятиями. Целует, обнимает, радуется, как-то щупает меня всего, по-видимому желая осязать меня, не веря, что я жив.

Я недоумеваю. «Папа, в чем дело, почему вы так рады?» Он мне рассказал историю с телеграммой…»