Кукарека Иванович

Однажды видят — машет им кто-то с самой верхушки шалаша. То Титирикэ сзывал всех своей шляпой. Кто-кто, а уж он-то лучше других знал, что если у отцов в эту пору повывернуть карманы, то у каждого, как и у мальчишек, окажется… по ножичку. Повалили отцы к шалашу один за другим, за ними и женщины. На спело-сладкий запах арбузов и дынь идут и идут…

А соседние холмы сгорбились под тяжестью своей ноши: всё табак да табак, свёкла да свёкла! — и с завистью посматривают на Козий Холм: повезло ему!

Две ёлки

Старушка жила одна. Дети её разбрелись по свету. Собачонка — вот всё, что было у неё живого рядом. Правда, иногда приходили соседи, справлялись о здоровье, но когда почтальон приносил письмо, старушка надевала очки и кому же первому она читала его? Собачонке Кнопке…

Собачка слушала так внимательно, ну точно человек, а ночью непременно приносила к старушкиной постели то старый ботинок, то босоножку, как бы говоря: «Не расстраивайся, бабушка! Не одна ты на свете».

Проснётся старушка, увидит их на коврике и радуется: вроде бы гости приходили и позаботились о ней.

И вот послезавтра должен был наступить Новый год. А снега не было, хотя бы для того, чтобы отряхнуть ноги перед порогом. Хмурые холмы, тяжело вздыхая, как мехи в кузнице, обступили село со всех сторон, такие мрачные, будто похоронили кого-то.

Люди, словно приманивая зиму, то суют ноги в сапоги, то надевают шапки, а то и рукавицы натягивают, как в сильный мороз, но всё зря снега нет и нет.

— Слушай-ка, давай затопим печи! — сказал один толстяк другому. Вдруг дым снег приманит?..

И вот дымоходы надевают белые дымовые шапки. Может быть, увидят снежинки село Шишки и укроют его белой пеленой?!

А один шутник, тот даже сонную ворону разбудил, чтобы та рассыпала над селом своё недовольное карканье!..

— Всё! Теперь пойдёт снег! — радовались люди, подбрасывая в небо шапки.

Ночью то тут, то там открывались двери и окна: что там вверху делается? Ни одной снежинки, только звёзд полно!..

Утром опять над деревней целое стадо тёмных туч: словно чёрные буйволы проглотили всех белых…

— Слушайте! А не спеть ли нам за здоровье Зимы! — сказал в одном доме шутник своим гостям. — Может, у неё совесть и проснётся?!

Только одинокая старушка молила зиму повременить ещё немного, разговаривая с собачонкой:

— Ни одного полена в доме, ты же знаешь…

— Знаю, знаю, — как бы говорила собачка, потряхивая головой.

И только когда во двор к старушке въехал воз с дровами, закружилась в небе одинокая снежинка, но и ту проглотил на лету молодой воробей, который подумал: не иначе как белая мошка… И, может быть, потому, что этого хотел воробей, закружился вскоре над селом целый рой снежинок.

Воробей сердился: «Ух ты, какие холодные мошки!» — и забился в гнездо под навесом.

А белые уже не мошки, а целые овечки вроде бы проломили небесные ворота — падали и падали.

Посмотрели утром люди в окна — ух ты! Показалось, что за ночь село поднялось куда-то высоко в небо.

Всё вокруг белым-бело…

И такая тишина вокруг!

Хозяйки ставят сонные чугунки на огонь, а мужчины ходят важные по снегу, как по полю пшеницы: вон как уродило небо!

Окна пустые — все дети на улице. Кто по пояс в снегу, кто по самую макушку. Позабыли даже, что завтра Новый год!

«Батюшки! — хватается за голову одна женщина. — Всё ещё не вернулся человек из леса, которого за ёлкой послали!»

Теперь уж не добраться ему до села! О машине и речи нет! Они все под снегом. Лошади не отличат дорогу от обочины, могут и в колодец угодить.

— Привезём его на вертолёте, — говорит Титирикэ, с ног до головы белый, как полярный медвежонок.

Сосед, разгребавший калитку, пожимает плечами: где, мол, взять вертолёт, если даже птицы попрятались по гнёздам.

Но и оставить детей без ёлки тоже нельзя. Если их рассердить, кто после Нового года в школе останется? Только колокольчик и человек, который в него звонит…

Выбрали лошадь с самыми длинными ногами и надели на неё седло. Вот выходит из дома отец Титирикэ, весь закутанный и с верёвкой в руках.

— Мне главное — добраться до аэродрома, а там привяжу ёлку к вертолёту и сам где-нибудь примощусь, но вот с лошадью что сделать, ума не приложу? — чешет он затылок. — Возьму на всякий случай мешок с ячменём для неё, пусть справляет Новый год в городе, если что… — Он нахлобучивает поглубже шапку и поднимает ногу в стремя.

— Погоди-ка… — кричит ему жена с порога.

…Как это они забыли, а? Ведь у старушки с собачкой не одна ёлка перед порогом, а целых две, горные, и по высоте очень даже подходящие.

В то утро на старушку заботы сыпались… ну прямо как этот снег на голову. Как выйти из дома, ведь снег выше дверей? Печь стоит нетопленая. И где её собачонка? Куда она запропастилась?

А на улице Титирикэ копошился возле её ёлки. Сначала очистил снег вокруг, потом сделал на стволе зарубку топором: мол, отсюда…

— Разрешит ли старушка? — шёпотом спрашивает сам себя Титирикэ и сам себе отвечает: — Останется же и ей одна!..

Когда Титирикэ поранил ёлке ногу, она вздрогнула, как живая… И услышала верхушкой своей вдали какие-то стоны… А-а, то плачут ёлки там, наверху, в стране гор…