Кухарки и горничные

— Ну, что объ этомъ разговаривать! Глупая двчонка и больше ничего, — отвчалъ баринъ, отрываясь отъ чтенія и вскидывая на лобъ очки.

— Глупая? Нтъ, вовсе она не глупая. Ей одно слово, а она десять въ отвтъ.

— Да какъ-же вамъ не отвчать-то, ежели вы ругаетесь, чего нтъ хуже: и подлая, и мерзавка! — раздался изъ другой комнаты голосъ горничной.

— Слышите? Слышите? Нтъ, силъ моихъ больше не хватаетъ съ этой двчонкой! Сердиться мн вредно, ты самъ знаешь, у меня порокъ сердца. Буду браниться — себ поврежу. А ты молчишь. Ахъ ты, Господи! Да она и твой кабинетъ не убирала. Видите, какъ вы вчера карандашъ чинили, такъ и по сейчасъ стружки валяются на полу.

— Сегодня, сегодня чинилъ карандашъ, а не вчера, — сказалъ баринъ.

— Удивляюсь, какъ вы любите прислугу выгораживать! Позвольте, позвольте… Да у васъ и сапоги она не вычистила. Совсмъ рыжіе сапоги на ногахъ.

— Это, душечка, я самъ виноватъ. Я самъ ихъ съ вечера изъ спальни не выставилъ — вотъ она и не вычистила.

— Хорошо, хорошо. Потворствуйте прислуг!

— Да гд-же я потворствую?

— Кто не потворствуетъ, тотъ даетъ выговоръ, а вы сидите, сопите носомъ и выгораживаете двчонку. Чортъ плшивый! Столбъ фонарный! Истуканъ безчувственный! — выбранила барыня мужа. — Барыня приказываетъ, сердится, а ты вы какъ ни въ чемъ не бывало! Понятное дло, что она меня черезъ это не боится. Мужчина-ли крикнетъ на прислугу, или женщина! Женщина слабое существо.

Баринъ тяжело вздохнулъ.

— Да ужъ ладно, ладно. Сейчасъ я ей задамъ хорошую головомойку, — сказалъ онъ. — Уйди ты только пожалуйста. Не вмшивайся.

— Я уйду, но знайте, что вдь я все услышу въ спальн. И ежели вы ее хорошенько не проберете — ни на какія ваши заступничества не посмотрю и сейчасъ со двора сгоню. Пускай пропадаетъ.

Барыня вышла изъ кабинета.

— Лиза! Поди сюда! — крикнулъ баринъ горничную.

Въ кабинетъ вошла горничная, насмшливо улыбаясь.

— Что? Досталось вамъ? — тихо прошептала она, подходя къ столу. — А васъ такъ и надо. Такъ вамъ и надо, измнщику. Сколько времени сулитесь мн квартирку нанять, и все только на посул, какъ на стул.

— Молчи ты пожалуйста, — пробормоталъ баринъ сквозь зубы и тотчасъ-же крикнулъ на нее: — Ежели ты хочешь лниться, Лиза, то намъ не надо лнтяекъ! И безъ тебя прислуга найдется. Это я теб въ послдній разъ!..

— Ахъ, скажите пожалуйста, какія строгости! — прошептала горничная, обернулась къ дверямъ, посмотрла, не подсматриваетъ-ли барыня, и сдлала барину носъ изъ руки.

— И наконецъ, ты грубишь барын! — продолжалъ громко баринъ. — Какъ ты смешь барын грубить! Грубіянка! Чтобъ этого больше не было!

— Хорошенько ее! Хорошенько! — кричала изъ спальни барыня.

— Ахъ, старая хрычевка! Еще науськиваетъ, — пробормотала горничная.

— Да молчи ты, сорванецъ-двчонка! — прошепталъ баринъ и снова закричалъ:- Въ послдній разъ теб говорю: ежели грубости повторятся — не жить теб у насъ. Паспортъ въ руки и вонъ.

— Только этого и дожидаюсь.

— Безъ разсчета даже сгоню. Такъ ты и знай!

— И не нужно мн вашего разсчета. Купите только общанные золотые часы съ цпочкой и наймите комнату отъ жильцовъ со столомъ.

— Да удержись ты, дьяволенокъ! — опять процдилъ сквозь зубы баринъ.

Вмсто отвта горничная протянула руку и сбила у барина на голов прядь волосъ, зачесанную на лысину.

Баринъ вспыхнулъ.

— Лиза! Что-же это такое? Я ужъ и въ серьезъ буду сердиться, — прошиплъ онъ, поправляя волосы.

— Да сердитесь, чортъ съ вами! Плевать мн.

Послышались шаги барыни.

— Тсъ… — погрозилъ горничной баринъ, всталъ съ кресла, принялъ грозную позу и крикнулъ горничной:

— Вонъ, грубіянка! И чтобъ это было въ послдній разъ.

Горничная сначала показала барину языкъ, а потомъ, потупясь, стала уходить изъ кабинета. Въ дверяхъ она встртилась съ барыней.

VIII

Пасхальные дни. Въ мелочную лавочку входитъ франтоватая молодая горничная въ сромъ байковомъ платк, накинутомъ на голову, лущитъ кедровые орхи и, наконецъ, произноситъ:

— Дайте за пять копекъ десятокъ папиросъ «Купидонъ», только, пожалуйста, которыя получше.

Стоящій за прилавкомъ рыжебородый лавочникъ въ чистомъ передник лукаво улыбается и говоритъ:

— Слышалъ я, что даже въ Американскихъ земляхъ, ежели входятъ въ лавочку и видятъ знакомыхъ личностевъ, то съ ними христосуются.

— Такъ вдь то въ Американскихъ земляхъ. Тамъ мужиковъ нтъ. А мн великъ интересъ съ срыми мужиками христосоваться! — отвчаетъ горничная.

— Ой! Ужъ будто и срые? А мы къ осени норовимъ въ люди выйти и свою собственную лавочку открыть. Христосъ воскресъ, Пашенька!

— Пашенька, да не для васъ. Пожалуйста, пожалуйста… не распространяйте ваши лапы.

— Пасха-съ… Законъ… Генералы съ мужиками христосуются, а не токма что…

— Ну, въ такомъ раз цлуйте, а только вдь это будетъ все равно, что горшокъ о горшокъ…

Лавочникъ вытираетъ передникомъ бороду и истово христосуется съ горничной.

— Зачмъ-же вы руками-то облапливаете? Вотъ и видна сейчасъ ваша срость! — кричитъ горничная. — Ну, что-жъ это такое! Я новое платье надла, а вы руками за плечи тронули.

— Нельзя-же, чтобы совсмъ безъ всякой касаціи. А теперь позвольте красное яичко по христіанскому обычаю. Извольте получить.