«Кухня» НКВД

За время моего пребывания в Кремле не раз проверялись в НКВД всевозможные списки украинцев (на различные совещания в Кремле, сессии ЦИК, Чрезвычайный 8-йй съезд Советов, всесоюзные стахановские совещания) и каждый раз, когда НКВД делался в отношении кого-либо отвод (а я ведь знал, что отвод НКВД это значит, что на человека имеется какой-то компрометирующий материал), я при первом же удобном случае доводил об этом до сведения Любченко. Однако, кроме отвода Хвыли, других аналогичных случаев, касающихся ответственных украинских работников, я не помню.

Об арестах в Москве отдельных заговорщиков (русских или украинских фашистов) я обычно узнавал от своего заместителя С.И. Кондратьева, который был более тесно связан с оперативными отделами НКВД, и от врид начальника особого отделения Кремля Тихомирова. Об этом я также информировал Любченко при его приездах в Москву, хотя, как мне казалось, он это знал не хуже меня, но, тем не менее, от моей информации не отказывался.

ВОПРОС: Какие указания Вы получали от центра военно-фашистского заговора в связи с отрешением Ягоды от поста народного комиссара внутренних дел?

ОТВЕТ: В 1936 году, после назначения на пост Наркомвнудел Н.И. Ежова, я почти одновременно от Любченко и Гамарника получил указание всемерно войти в доверие к новому наркому.

Они говорили мне, что из этого мы можем извлечь известную пользу для заговора. Главное же, Гамарник подчеркивал мне, что Ежов несомненно начнет громить антисоветское подполье, и, чтобы сохранить себя, я должен всячески стараться заслужить его доверие и расположение.

ВОПРОС: Как же Вы выполняли эту установку?

ОТВЕТ: Для этого я применял всевозможные виды двурушничества и маскировки.

Так, по возвращении своем осенью 1936 года из отпуска, я поехал представляться новому наркому. Ежов принял меня. Я доложил ему, что только что вернулся из отпуска, не успел еще войти в курс работы комендатуры, но что я хотел бы поставить перед ним только один вопрос – убрать из Кремля Имянинникова, как троцкиста в прошлом и ничего не дающего в работе.

Это был двурушнический маневр с моей стороны. Ясно, что я предварительно договорился об этом с Гамарником, получив его согласие на откомандирование Имянинникова, так и на постановку вопроса о нем перед Ежовым с тем, чтобы на место Имянинникова либо посадить более сильного заговорщика, либо, в крайнем случае, вовсе никого не брать. Должен сказать, что из-за почти ежедневного его пьянства просто становилось опасным терпеть Имянинникова в Кремле.

В связи с этим я хотел бы подчеркнуть, что вопрос об откомандировании Имянинникова, естественно, ставился нами не потому, что мы его боялись, а лишь по той причине, что как заговорщик он уже не представлял большой ценности в Кремле. Кроме того, я предполагал, что в разговоре с Ежовым, при постановке вопроса об Имянинникове, мне удастся выяснить, неизвестно ли НКВД о нем, как о заговорщике и тем самым не вскрыта ли работа заговорщиков в Кремле. Однако, что-либо выяснить мне так и не удалось.

Исключительно гнусным двурушничеством и маскировкой с моей стороны было докладывать Ежову на параде 1 Мая 1937 года о своих подозрениях в отношении некоторых высших начальников Красной армии.

Двурушничеством и маскировкой с моей стороны было – посылка Ежову из особого отделения ГУГБ Кремля личного архива А. Енукидзе, взятого у него в квартире еще в 1935 году.

Двурушничеством и пробой с моей стороны было заявлять М.П. Фриновскому о своих подозрениях в отношении К. Мерецкова. Я знал, что Мерецков проходит по показаниям некоторых арестованных заговорщиков, известен уже НКВД, и потому смело мог сказать, что Мерецков де остается на свободе зря.

Двурушничеством и пробой с моей стороны было заявлять в начале 1937 года, во время какого-то военного совещания в Кремле, бывшему начальнику 5-го отдела НКВД Леплевскому о своих подозрениях в отношении начальника Разведупра Урицкого.

Я знал со слов Гамарника и Фельдмана (его большого друга), что Урицкий заговорщик, но в отношении его высказал голое подозрение, не говоря ничего конкретного.

Двурушничеством с моей стороны было также отказаться от выдвижения кандидата от РККА на пост начальника политотдела (комендатуры) Кремля и принятие на эту должность Трофимова, выдвинутого политотделом ГУПВО НКВД. Можно было бы привести много других фактов двурушничества и маскировки с моей стороны с исключительной целью заслужить доверие у Ежова и тем самым выполнить данную мне в этом отношении Гамарником и Любченко директиву.

ВОПРОС: Расскажите о Ваших встречах с Любченко в 1937 году.

ОТВЕТ: В 1937 году с Любченко я встречался несколько раз. После февральского пленума ЦК ВКП(б) в 1937 году, из беседы с Любченко я заключил, что деятельность антисоветского националистического подполья на Украине и, в частности, военно-фашистской организации широко развернулась, что в частях Красной армии на Украине имеется много начсостава, вовлеченного в организацию, и что подготовлены повстанческие кадры для вооруженного выступления против Советской власти.