Кукла-талисман

Красавица на ложе превратилась в разгневанную ведьму:

— Какой ты Имори, негодяй?! Ты лжец!

Актёр не слушает её. Гора, и та содрогнулась бы от этих ужасающих воплей, но Кохэку лежит на мне, словно утратив способность двигаться, и плачет как дитя:

— Имори! Прости меня…

— Слезь с него! Оставь его! Он лжёт, он не Имори…

Женская личина сползает с хозяйки дома, превращая красавицу в красавца:

— Это я Имори! Кохэку, я Имори!

— Он лжёт, — шепчу я актёру. — Не верь ему.

— Это я Имори!!!

— Он лжет. Сперва он хотел отправить тебя в ад. Хотел, чтобы ты задушил меня, угодив под фуккацу. Это злой дух, призрак банщицы. Она оклеветала меня, теперь она хочет обмануть тебя…

Кохэку поднимает голову. С истовой уверенностью, рождённой отчаянием, тычет пальцем в онрё:

— Ты лжёшь! Гнусная банщица!

— Приглядись! — взвывает призрак с не меньшим отчаянием. — Я Имори! Ты оттолкнул меня, предал; я решил, что жить больше незачем…

— Ложь! Обман!

— Обман, — соглашаюсь я, осторожно выползая из-под Кохэку. — Она лживая тварь. Я Имори, не сомневайся…

— Негодяй! Верни моё имя!

Обуян бешенством, призрак вертится на ложе, словно киотская юла. Одежды его превращаются в летящие полосы ткани, намотанные на заострённый стержень из бамбука. Кровь, снег, перламутр. Листья клёна, листья ивы, тигровые лилии. Журавли в облаках. От такого зрелища у меня кружится голова.

— Кохэку, я Имори! — крик призрака бьётся в стены. Должно быть, безымянная улица давно проснулась и сейчас дрожит в страхе. — Вспомни, мы любили друг друга! Неужели ты поверишь этому мерзкому прощелыге?

— Сам прощелыга, — обижаюсь я. — Иди отсюда, умри спокойно…

— Это я Кояма Имори!

— Нет, я.

— Я призрак! Дух Имори! У меня нет ног!

— А у меня есть, — отмахиваюсь я. — При чём тут ноги?!

— Я настоящий дух Имори! У меня нет ног!

Юла взмётывается к потолку. Кимоно задирается, открывая голубоватый туман там, где у обычных людей находятся коленки, голени, стопы. Плывущая походка духа становится мне понятной.

— У призраков нет ног! Я дух Имори!

Я грожу ему пальцем:

— Мало ли у кого нет ног? У калек, например. Это ведь не значит, что все калеки — Коямы Имори?

Не правда ли, служба дознавателя меня кое-чему научила?

— Да, у тебя нет ног. Ты призрак. А у меня есть, потому что я не призрак. Я Кояма Имори после фуккацу. Я ношу обычное человеческое тело: с ногами, руками, ушами…

— Лжец! Подлый лжец!

— Какие ваши доказательства?

— Я докажу! Докажу! Кохэку, смотри на меня…

Я вовремя успеваю отползти к стене. Иначе призрак, будь он хоть трижды бестелесным, снёс бы Торюмона Рэйдена быстрее, чем нога пьяницы отшвыривает бумажный фонарь. Онрё падает на колени перед Кохэку, вцепляется тому в плечи. Смуглая кожа актёра бледнеет, выцветает: не кожа, пепел.

— Вспомни, Кохэку! Мой янтарь? Разве я когда-нибудь звал тебя так? Даже в самые пылкие наши мгновения я не произносил этих слов! Я звал тебя Коман, по самой удачной твоей роли…

Губы актёра трясутся.

— После смерти я принял твой облик, — призрак уже не кричит. Шепчет одними губами. — В этом обличье я завлекал всех, кто отрёкся от меня, всех, кому желал отомстить. Я — это ты в роли Коман. Твой вид, твоя одежда. Ты не узнал меня? Не узнал себя во мне? Да, я ненавидел тебя. Ненависть толкнула меня на отвратительные поступки, превратила в чудовище… Но даже так я носил твой облик в памяти, не отпускал тебя ни на миг. Это всё, что осталось несчастному Имори за порогом смерти. Прости меня, Кохэку!

— Имори?

Актёр рыдает. Хватает призрака за плечи:

— Имори! Это же ты!

Не знаю, можно ли трясти онрё. Кохэку трясёт:

— Имори! Как я мог не узнать тебя? Как мог ошибиться?

Мотает головой в мою сторону:

— Обманщик! Вот он, Имори!

— Ты последний, — шепчет призрак. — Я сказал тебе, что ты будешь последним. Так и случится. Ты будешь последним, кто видит меня здесь, в этой колыбели горестей, клеветы, измен…

— Имори!

Дурманящий аромат хиганбаны хлещет в дом от крыльца. Затапливает комнату, прибоем ударяет в стены. Колышется тяжкими волнами — так, что я задыхаюсь, хрипя, хватаюсь за грудь. И опадает, расточается, зыбкими нитями уходит в щели.

Исчезает.

Запаха больше нет. Цветок мертвеца утратил своё тёмное очарование. Нет и призрака. Я упустил момент, когда Кояма Имори покинул дом, а может, и весь мир живых.

— Не плачьте, — говорю я, обращаясь к Кохэку. — Пойдёмте отсюда.

Он не слышит. Не встаёт. Приходится тащить волоком.

Глава шестая Двое с Журавлиного Клина

1 «В тумане открылся мне дальний берег!»

Компания собралась обычная: старший дознаватель Сэки Осаму, секретарь Окада, архивариус Фудо. Из тех, кто не пил с нами саке и не ел лапшу раньше, присутствовал лишь настоятель Иссэн, безмолвный и недвижный. Саке? Лапша? Сегодня самая голодная в мире мышь не нашла бы в кабинете ни крошки еды, ни капли выпивки.

Подозреваю, что едой служил я. Торюмона Рэйдена собирались съесть. А потом уже пошлют за хмельным — запить гадкое кушанье.