Кукла-талисман

Отдав должное подвигам героя, старшие члены клана перешли к главному вопросу, собравшему их вместе: к судьбе опозоренной Масако. Кодекс чести самурая в этом случае был неумолим, предписывая всем Хасимото два необходимых действия. Во-первых, насильников следовало покарать лютой смертью, восстановив две трети чести семьи. Это дело было сделано не в полной мере, поскольку насильники пали от стрел самураев иных родов, но глава клана Хасимото счёл убийство разбойника с топором, а также гибель иных подонков от руки Кинная достаточным исполнением первого условия.

В любом случае, оживить насильников, чтобы Киннай получил возможность прикончить их своими руками — это было не во власти семьи Хасимото.

Для восстановления последней трети чести требовалось нечто простое, легковыполнимое и разумное во всех отношениях. Масако должна была покончить с собой, чтобы смерть избавила её от бесчестья, а клан мужа от позора.

Нельзя сказать, что старшие мужчины клана не спросили у Кинная его мнения на сей счёт. Спросили, конечно. Вопрос был пустой формальностью, ответ был известен заранее, и Киннай не сплоховал. Да, ответил доблестный воин и преданный вассал. Я сейчас сообщу жене о нашем общем решении.

И сообщил без промедления.

История умалчивает, как приняла Масако этот приговор. Плакала? Проклинала разбойников? Выходку князя? Своего мужа и родню?! А может, она выслушала супруга с безмолвной кротостью, осознавая долг перед семьёй? Как бы то ни было, этим же вечером жена Кинная перерезала себе горло ножом, которым дралась с разбойником. Такой нож зовётся кайкэн, то есть «нож-стрела» — острый клинок, следуя традиции, Киннай подарил невесте в день свадьбы. С тех пор Масако всегда носила с собой этот нож — на охоте в поясе, а дома на шее, в мешочке, затянутом шнурком.

Честь была восстановлена, клан удовлетворён.

Беда грянула внезапно. Не прошло и трёх дней после гибели Масако, как вдовец Киннай также покончил с собой, вспоров себе живот. Он совершил это в одиночестве, не предложив кому-нибудь из друзей отсечь ему голову, избавив от длительных мук. После себя Киннай оставил завещание — письмо, где самурай сообщал свою последнюю волю, он предусмотрительно отложил подальше, дабы не забрызгать бумагу кровью и не помять её в судорогах агонии.

Причин такого поступка Киннай не изложил. Но все и так понимали, что муж не перенёс гибели жены, считая себя виноватым в её смерти. Понимали и молчали: постыдная слабость Кинная, стань она достоянием молвы, утвердись словами родни, превратилась бы в позор, которого клан Хасимото только что избежал.

Вслух было озвучено следующее. Идея побега из лагеря принадлежала Киннаю, это он подбил князя на безумие, в результате которого господин подвергся опасности. Не снеся вины, в порыве раскаяния Хасимото Киннай решил прекратить земное существование.

Но вернёмся к завещанию. Умирая, Киннай просил всего о двух вещах. Нет, не просил — требовал, согласно стилю письма. Нож, которым покончила с собой Масако, должен лечь на семейный алтарь в знак памяти о женщине, павшей во имя чести. Там же, на алтаре, должен храниться и меч, каким вспорол себе живот Киннай. Два клинка, омытых кровью мужа и жены, станут реликвиями рода, напоминая последующим поколениям о том, как следует вести себя в трудную годину.

Отказать мёртвому клан не мог. Да и причин не было. Конечно, существовал обычай хоронить мужчин и женщин, покончивших с собой во имя чести, вместе с оружием, которым они воспользовались для самоубийства. Но этот обычай не входил в число обязательных к исполнению. Предсмертная воля члена клана возвышалась над ним, как долг самурая перед господином возвышается над долгом мужа перед женой.

Клинки водрузили на алтарь.

2 «Если разрешит сёгун»

Цугава замолчал.

Лицо его было мокрым от пота, как если бы господин Цугава не рассказывал историю своего прадеда, а бегал, подобно разносчику еды, по городу с корзинами на плечах.

«Если я не захочу отвечать по личным причинам, — вспомнил я слова Цугавы, произнесённые в кабинете старшего дознавателя, — я открыто заявлю вам об этом. Если вы будете настаивать, я изучу мотивы, движущие вами, и отвечу, если сочту их вескими».

Я не спрашивал об истинных причинах самоубийства прадеда Цугавы — о тех, которые семья скрыла, сочтя их позорными. Не спрашивал и тем более не настаивал на ответе. Хасимото Цугава сам, без моих требований, изучил все мотивы и счёл их достаточно вескими, чтобы поделиться секретом со мной. Сильный человек, вне сомнений. Неслыханное доверие в отношении меня и немыслимая твёрдость нрава. Случись история, подобная истории прадеда, с сыном Цугавы — и глава клана без колебаний велел бы жене Ансэя покончить с собой.

— Вы позволите? — я указал на меч.

Он кивнул.